В одной из двух круговых аллей бакинского сквера, под зелено-желтым навесом отцветшей акации и турецкой сирени на нескольких скамейках, стоящих вплотную друг к другу, сидят рядком молоденькие молоканки. Девушки в чуть кремоватых холщевых кофтах, заправленных в темные, домотканые юбки на резинках, в белых платочках по самые брови, из-под которых некрупно голубеют глаза на круглых, отбеленных чистотелом и нарумяненных лицах, похожи на сестриц-одногодок, хотя возраст — от шестнадцати до двадцати пяти. Они приехали из молоканских сел наниматься в няньки на зимний сезон до начала посевной. В точно таких же нарядах неподалеку от них с детьми на руках, реже — в колясках, располагаются их более удачливые сверстницы. Но скоро всех молоканок разберут по домам. Их, трудолюбивых и честных, довольствующихся ничтожной платой, скудной едой и местом на раскладушке или тюфяком на полу, охотно нанимают даже те, кто теснится в коммуналках. Беспаспортных колхозниц с сельсоветскими справками в узелках или лифчиках милиция не трогает. Может, потому, что имущие власть предпочитают брать в свои дома именно чистоплотных молоканок. А скорее всего, руководство Азербайджана специально идет на такое режимное попущение, ибо налоги безумные, а из чего их нищие колхозники заплатят? Конечно, руководство печется о своих налоговых поставках в Центр, а не о молоканках, шесть месяцев в услужении копящих свои зарплаты, чтобы весной купить масло и шерсть и сдать всей общиной государству.
Я в шляпе с пером, напоминающая тете Наде катафальщика, выходила гулять с месячной Леночкой на руках не на приморский бульвар, где почти постоянно ветер, а на сквер наискосок от книжного пассажа и напротив серокаменной армянской церкви. Как-то я заметила на скамейке под старыми ветрозащитными акациями рядом с двумя еще не нанятыми молоденькими крохотную бабульку-молоканку. Она была одета в такую же кофту и юбку, и так же по брови повязана белым платочком, как и девушки. Но ее глаза особенно остро и нежно синели на задубело-морщинистом в многолетних наслоениях загара лице. Я и не думала о няньке, а, может, всей своей подкоркой помня Клаву, и думала, потому что вдруг подошла: «Бабулечка, как вас величать?» — «Дык, ужо и повеличала. Я и исть бабулька, дык и зови».
Бабулька прожила у нас на раскладушке две зимы. Таких мягкосердных, богобоязненных и хрупко-устойчивых людей за жизнь встретишь раз-два — и обчелся. Словно вобрала в себя всю тихость Клавиных глаз. Но не голосистость. Тихо-ласково умела настаивать на своем: заболела уже годовалая Леночка дизентерией — и бабулька с тихими мольбами и ласковым упрямством легла с ней на месяц в больницу. Выходила, и навостряя синий глаз, чтоб не сглазили, ласково приговаривала, — неть, чисторядница моя, неть, умница, — годок, а говорить складненько, яко дева. Чисторядницей бабулька еще младенческую мою дочь называла за то, что та мокрой ни минуты не желала быть и поднимала крик. Бабулька тут же перепеленывала, приговаривая: «Ах ты, моя чисторядница!». За глаза мы и звали бабульку чисторядницей.
В первую весну мы с ней накупили масла, сотню яиц и немного шерсти, но шерсти по весу, установленному для налога, не хватало. И я, несмотря на безмолвные ее поклоны и ласковые отнекиванья, распотронила два шерстяных тюфяка, один был у меня, другой свекровь моя выделила. В следующую весну наш этаж уже собирал всем коммунальным коридором шерсть на налог с овец, которых не только у чисторядницы бабульки — ни у кого, помимо председателя, в их молоканском колхозе не было. Даже Марья Ивановна со второго этажа, спившаяся интеллигентка из бывших, держащая шестерых кошек, приволокла оставшийся от бывшей жизни матрац. Матрац, пропахший кошками, наша бабулька распорола на лестничной площадке, выстирала шерсть и долго просушивала-проветривала на балконе, взбивая кизиловым прутиком, его ей отстругал Эдик-орлиноносец, когда-то подаривший мне с Копейкис милицейский свисток. Старенькая бездетная молоканка внушила к себе такую любовь моей Лене, что та обожала в детстве старух и стариков, и сейчас их опекает, особенно бездетных. Бог не дал детей нашей бабульке-чисторяднице, но она с благодарностью увозила в свою нищую деревню и стираные-перестиранные, латаные-перелатанные пеленки, распашонки, ползунки и всякое для своих соседей.