Умолчать об этой штрафной жизни, описав острую и голую серость скал, — грех не только перед жизнью, но и перед искусством. Я заметила: даже самый сочный пейзаж без каких-либо, пусть пустяковейших, признаков времени, а не времен года, обезжизневается и не остается в искусстве хотя бы в виде гербария.
Может быть, мое нелюбопытство не только от привычки, а еще от подсознательного нежелания врубиться в правду? И на острове Диксон я ничего не спросила у сопровождающего меня длинно-тощего профработника, хотя была потрясена тем, что почти все мужчины и некоторые женщины, а их мало, ходят в черных очках. В черных очках ходили и летчики, они же в черных очках сидели и в дощато-барачной столовой, где я три дня столовалась. Были бы объяснимы темные очки, если б стоял настоящий полярный день. Но его почему-то не было. Стояли одинаково светло-серые дни и ночи. За обедом, глядя на черные очки, я думала, — возраст человека, оказывается, главным образом узнается по выражению глаз, а не по морщинам. На второй мой диксоновский день по дороге от столовой к порту навстречу нам шла легкой походкой женщина непонятного возраста в темных очках, она крутым кивком поздоровалась с моим сопровождающим, а тот в ответ безнадежно махнул рукой: «Опять в очках, опять пьяная!». Так вот оно что! — и я вопросительно поглядела в трезвые, как стеклышко, глаза профработника, и он пояснил:
— Это наша завклубом, как напьется, так очки водружает. Недавно мужа финкой пырнула с пьяных глаз, хорошо — не умер и ей простили, трое мальцов у них, но предупреждена, — еще раз очки водрузит, засудим.
— Что же и летчики в очках все пьяные, ведь твердо ходят, не так ли?
— Да не, не обязательно пьяные, а чуток пропустят — очки, — глаз не видно, и кажется нашим людям, что незаметно, что они выпимши, и знаете, от этого их представления, что в очках незаметно, и на ногах крепче держатся.
— Совсем как дети! — подхватила я. — Дочка, когда ей было годика два, зажмурит глаза: мама, ищи меня! Я делаю вид, что ищу, а ей кажется, — раз она не видит, то и ее не видят. Вернусь, обязательно расскажу ей, как возле столовой двух белых сосунков-медвежат видела в невиданном по величине корыте.
Но вернувшись в Баку, я не о медвежатах, которых охотник переправлял в московский зоопарк, рассказала дочери и всем соседям. А вдохновенно присвоила рассказ одного полярника, как по ПС-6 ходил голодный белый медведь, раскопал полярный запас рыбы и всю сожрал. А до этого гагары налетели на подвешенный к острию палатки запас мяса и тоже сожрали. Пришлось белого медведя, хоть запрещено, убить и жрать его воняющее рыбой мясо, потому что с Большой земли продовольствие еще не поступило. Вот тут я безгрешно выдавала не действительное за желаемое, а желаемое за действительное. Я грезила попасть на полюс, но не вышло. А когда мечта становится действительностью, то и не так интересно хвастать. А ведь в каких только опасных ситуациях не оказывалась. Я и с гидрологами в ледовую разведку летала низко над океаном, так низко, что за каждый полет гидрологи, летчик и штурман, получали дополнительные деньги, называемые «гробовыми». Однажды мне разрешили, — уж очень упрашивала, — сбросить над населенным островком мешок с почтой, люк открылся на бреющем полете, но меня за шиворот штурман все-таки держал, чтобы вместе с почтой не рухнула в ледовитое поле. А о том, как ЛИ-2 вместе с гидрологами и со мной в тумане чуть было не врезался в айсберг, я, к слову, поведала в своей повести об Арсении Тарковском, потому что хвастунья и не могу не похвастать чем-нибудь своим, когда и о другом человеке повествую. Но разве только эта романтически-рисковая история произошла на острове Диксон? Я еще и на вездеход вызвалась, везла вместе с профработником его жену рожать на материковую часть Диксона. Никакого самолетика не было, а у нее уже воды отошли. Лед лежал не слишком прочный, виднелись полыньи, а из них выглядывали нерпы с женскими черными глазами. Ехать было очень опасно, тем более что накануне один трактор провалился. Но мне хотелось помочь, да и вообще до функциональной неврологии в любом пространстве, как не похвастать, я была рисковой. По этой тяге к риску я и уговорила почти слепого соседа с беременной женой пуститься в плаванье на надувной лодке под белым парусом по штормящему Каспию. Там, в Набрани, где изумительный смешанный лес ровно опускается к желтому песку, а песок к каспийской воде, я и писала сквозь розовые очки свои вирши о полярном Севере.