Ехать под гору было много легче, и порой ему удавалось вскакивать в сани и гнать собак на протяжении шести миль. Темнота застала его в широком русле какого-то безымянного ручья. Ручей этот изгибался по низине широкими подковками, и Кит решил выбраться из его русла и ехать напрямик через болото. Но когда стемнело, он сбился с пути и вернулся к тому же месту. Он целый час безрезультатно искал дорогу и, наконец, не желая ехать наугад, развел костер, дал каждой собаке по полрыбы и съел половину собственного пайка. Он завернулся в спальный мешок и, и уже засыпая, понял, где находится. Ручей раздваивался, и он попал не а то русло. Он свернул в сторону за милю от тропы.
Рано утром, даже не закусив, он пустился в путь и, проехав милю вверх по реке, выбрался на тропу. Потом, так и не поев и не покормив собак, он ехал восемь часов без единой остановки, пересек множество ручьев и низких водоразделов и спустился вниз по ручью Миног. К четырем часам пополудни, когда уже начало смеркаться, он добрался до хорошо наезженной дороги вдоль Оленьего ручья. Ему оставалось пятьдесят миль до конца пути. 0:н остановился, дал собакам по полрыбы, потом оттаял и съел фунт бобов. Потом вскочил в сани, крикнул: «вперед!» — и собаки всей грудью налегли на ремни.
— Живее, псы! — кричал он. — Вперед, за пищей. До Маклука вы ничего не получите! Налегайте, волки, налегайте!
Часы в «Энни Майн» показывали четверть первого ночи. Главный зал был переполнен, и гудящие печи напревали воздух до духоты. Монотонно стучали фишки, шумели игроки у столов, и на фоне этого шума также монотонно гудели телекса мужчин, которые сидели и стояли, разговаривая по два, по три человека. Весовщики не Отходили от весов, ибо здесь даже за стакан вина, ценой в один шиллинг, платили золотым песком.
Стены были сложены из покрытых корой бревен, а щели законопачены полярным мхом. В настежь распахнутые двери танцевального зала доносились веселые звуки рояля и скрипки. Только что была разыграна китайская лотерея, и счастливец, которому отвесили выигрыш на весах, пропивал его с десятком приятелей, За столами фаро и рулетки игра шла спокойно. Также тихо было у столов для покера, окруженных толпой зрителей. Рядом сосредоточенно играли в валеты. Шумно было только за столом для игры в кости, так как один из игроков бросал свои кубики на зеленый амфитеатр стола со всего размаху, невидимому, надеясь приблизить этим долгожданную удачу.
— О, Джо Коттон! — вопил он. — Выпадай, четверка! Сюда, Джо! Маленький Джо! О, Джо!
Култус Джордж, рослый, здоровенный индеец из Сэркл-Сити, стоял поодаль, угрюмо прислонившись к бревенчатой стене. Это был цивилизованный индеец, если вести такой же образ жизни, как белые, значило быть цивилизованным. Он чувствовал себя кровно обиженным, впрочем это была давнишняя обида. Уже много лет он работал как белый человек, жил вместе с белыми людьми и во многом даже превосходил их. Он носил такие же брюки, как они, такие же фуфайки и рубашки. У него были такие же хорошие часы, такой же пробор в коротких волосах, он ел пищу белых — сало, бобы и хлеб. Только в одном утешении, в одной награде было ему отказано — в виски. Култус Джордж хорошо зарабатывал. Он делал заявки, он покупал и продавал заявки. А сейчас он работал погонщиком собак и брал по два шиллинга с фунта за зимний пробег от Шестидесятой мили до Муклука, а за сало даже по три шиллинга, как полагалось, его кошель был набит золотым песком. Много стаканчиков мог оплатить он. Но ни один бармен не соглашался налить ему хоть стаканчик. Виски, огневое виски, драгоценнейшее благо цивилизации, было не про него. Только из-под полы, украдкой, за бешеные деньги мог он: достать выпивку. И он сейчас глубоко ненавидел это оскорбительное различие, как ненавидел его много лет. В этот вечер ему особенно хотелось выпить, и он еще сильнее ненавидел тех самых белых, которым прежде так усердно подражал. Они милостиво разрешали ему проигрывать им свое золото; но он ни за какие деньги не мог достать у них спирта. И потому он был трезв, очень рассудителен, и рассудительно мрачен.
В соседней комнате танцы закончились неистовой пляской, которая нисколько не мешала трем пьяным мирно храпеть под роялем.
— Все пары променадом: к стойке, — возгласил распорядитель, когда смолкла музыка. Пары потянулись в главный зал — мужчины в шубах и мокассинах, женщины в мягких теплых платьях, шелковых чулках и бальных туфельках. Вдруг растворилась дверь, и в комнату, шатаясь от усталости, ввалился Хват.