Но как ни бодрились Кит и Малыш, — положение было тяжелое и серьезное. По меньшей мере тридцать самых трудных больных нельзя было поднять с постели, и в хижине Лоры Сибли умерла одна из женщин. Нужно было принимать решительные меры.
— Я не охотник драться с больными, — говорил Малыш, угрожающе сжимая кулаки. — Но я готов оторвать им голову, лишь бы они выздоровели. Таких ленивых бродяг надо как следует высечь. Ну, вставайте и одевайтесь, да поживей, не то я вам скулы сворочу!
Больные вздыхали, стонали и плакали. Слезы замерзали у них на щеках во время работы.
Когда, в полдень, они возвращались домой, их ждал сытный обед, изготовленный самыми слабыми под наблюдением Малыша и Кита.
— Хватит, — говорил Кит в три пополудни. — оправляйтесь по койкам. Сегодня вам плохо, зато завтра будет лучше. Вылечить вас трудно, не беспокойтесь, я вас вылечу.
— Поздно взялись, — ухмыльнулся Эмос Уэнтворт, — за них надо было приняться прошлой осенью.
— Идемте со мною, — ответил Кит. — Захватите эти два ведра. Вы ведь не больной.
Они ходили из хижины в хижину, вливая в каждого по пинте соснового чая. Это было не так просто.
— Мы пришли сюда дело делать, так и знайте, — говорил Кит упрямому пациенту, стонавшему сквозь стиснутые зубы. — Помоги, Малыш. — Кит ухватил пациента за нос и так ударил его под ложечку, что тот сразу раскрыл рот. — Ну, Малыш! Пошло!
И действительно пошло, несмотря на стоны и отплевывание.
— В следующий раз будет легче, — говорил Кит новой жертве, хватая ее за нос.
— Я бы лучше касторки выпил, — по секрету говорил ему Малыш, сопя над своей порцией. — Великий Мафусаил! — воскликнул он, проглотив горькое снадобье. — Всего одна пинта, а крепости на целую бочку хватит.
— Мы совершаем обход с сосновым чаем по четыре раза в день и каждый раз поим восемьдесят человек, говорил Кит Лоре Сибли. — Нам некогда дурака валить. Будете вы пить, или мне придется взять вас за нос?
Два пальца красноречиво протянулись к ее лицу.
— Это растительное питье, так что вы не почувствуете никаких угрызений совести.
— Угрызений совести! — фыркнул Малыш. — Из-за такого чудного напитка!
Лора Сибли колебалась. У нее нехватало решимости.
— Ну? — настойчиво спросил Кит.
— Я, я выпью, — сказала она с дрожью в голосе. — Давайте поскорее.
Вечером Кит и Малыш залезали на свои койки, разбитые, как после долгой дороги.
— Мне тяжело на них смотреть, — признался Кит. — Они ужасно страдают. Но, кроме работы, я не могу придумать никакого лекарства. Хотел бы я иметь мешок сырого картофеля.
— Спаркинс больше не может мыть тарелок, — сказал Малыш. — Он едва жив. Мне пришлась уложить его, до тога ой ослаб.
— Если бы у нас был сырой картофель! — продолжал Кит. — В консервах нехватает чего-то самого необходимого, живительного. Из них выкипятили жизнь.
— Держу пари, что молодой Джонс в хижине Браунло не доживет до утра.
— Не ной ты, ради бога, — взмолился Кит.
— Ведь нам же придется его хоронить, — проворчал Малыш. — Мальчишка совсем плох…
— Замолчи, — сказал Кит.
Негодующее ворчанье Малыша скоро сменилось ужасным храпом. Он заснул.
Утром Джонс умер, и, кроме того, повесился один из самых здоровых людей, работавший в лесозаготовительной команде. День за днем проводили как тяжелый сон. В течение целой недели, сам не имея отдыха, Кит заставлял больных Работать и пить сосновый чай. И все же с каждым днем число работоспособных людей падало. Он понял, что работой цынге не поможешь, быстро уменьшающаяся погребальная команда трудилась не покладая рук. На случай всегда было готово несколько лишних могил.
— Вы не могли выбрать худшего места для Лагеря, — говорил Кит Лоре Сибли. — Ведь это дно узкой расселины, ведущей с востока на запад. В полдень солнце не заглядывает в нее. Уже много месяцев вы живете без солнечного света.
— Откуда я могла знать?
Он пожал плечами.
— Вы могли это знать, если привезли сюда сотню дураков, на поиски золота.