Пийшлы спать, тока ты сходи вначале до нашего сараю. Корову-то Пустовых загнали, а бабы за день набегались и устали до смерти, могли недоглядеть чего. Проверь, Петро, чтоб закрыли все толком, а оттуда сразу домой, никуда не суйся, чуєш. Завтра все, с солнушком и посмотрим. А заре спать надо, силов боле нету…
В теплом воздухе помимо горького дыма пожарищ ощущался привкус чего-то неприятного, едкого. «Должно быть так пахнет взрывчатка или порох», — рассуждал про себя Петрок, стараясь по пути к сараю рассмотреть в густой темени хоть что-то из того, о чем говорил дед. Ноги то и дело натыкались на какие-то предметы, валявшиеся на пути и незаметные на темной, будто вспаханной земле.
Дорогу ему указывал лай их собаки Чуни, коротконогой, вертлявой шавки, едва ли не первой пришедшей в себя и решившейся поднять шум после того, что творилось в селе в течение дня.
— Чушка, дура, чего ты разбрехалась на ночь глядя? — Подходя к ней и с опаской глядя на бревенчатый угол, в сторону которого старательно отрабатывала свой собачий хлеб Чуня, попытался утихомирить пятнистого охранника Петро. Но «поросячий грех», как звали собаку дед и отец из-за схожести ее окраса, визгливости и, особенно шерсти, больше походящей на щетину с поросенком, никак не унимался. На дворе стоял непроглядный мрак и даже в невоенное время Петр Ляксеич не рискнул бы соваться в сторону бурьяна, густо обложившего их хлипкий тын. Мало ли что или кто там? С чего-то же псина надрывается?
Петрок ощупал задвижку на двери, поправил подпорку, а это был кол, который всегда ставили для верности, чтобы дверь закрывалась наглухо и тут же обратил внимание, что Чуня перестала лаять. Не зря считается, что простые дворняги, особенно маломерки, очень смышленые существа. Сейчас она, замечая, что молодой хозяин так и не внял должным образом ее тревожному сигналу, не то рычала, не то …просила о чем-то, нетерпеливо бегая от ног человека к углу сарая и обратно. Как ни противился тому в начале Петрок, а любопытство потихоньку брало над ним верх и подталкивало глянуть что же там такое?
— Кто там, Чушка? — Нарочито громко спросил юноша так, будто был уверен в том, что собака ему ответит. Подтягивая ее за повод, Петро решительно шагнул вперед и быстренько заглянул за угол. Само собой, ничего он там не увидел, только непроглядные чернила ночи, да едва различимые вдалеке зубья березовых верхушек.
Отпустив повод собаки, юноша повернулся к двери, но вдруг услышал за углом звук, от которого у него все внутри похолодело. Кто-то отчетливо …то ли вздохнул, то ли застонал, причем таким низким голосом, что даже полуживой от страха Петрок сразу понял, это не человек. Чуня только жалостливо заскулила и тихо застыла у стены. Протяжный, глубокий стон тут же повторился.
Окаменевший от страха юноша вдруг понял, что тот, кто издает из-за угла эти странные звуки, явно чувствует его присутствие. В босых ступнях уже давно и неприятно елозили злые мурашки, призывающие немедленно сигануть в сторону дома, но если и нужно было это делать, то намного раньше. Сейчас же, цепенящая пелена страха уже начинала отступать и сквозь ее то и дело проглядывали проблески здравых мыслей. Например, если та тварь, что прячется за сараем и хотела бы на кого-то напасть, то первой пострадала бы Чуня. Второе: тот, кто там прячется, в конце концов, уже напал бы и на самого Петьку! Ведь нечего и сомневаться, чует его, оттого и стонет чаще, будто зовет к себе. И третье: с чего-то же этот «кто-то» пока только стонет, а не рычит или воет? Видать плохо ему?
У самой земли, прямо под углом сарая, слышалось тяжелое дыхание. Темная тень высунулась из-за нижнего венца и тут же прижалась к земле. «У-у-упф», — снова низко простонал чужак и этот момент, осторожно натягивая повод, к нему пошла Чушка!
Петрок набрался смелости и тоже сделал два шага к углу. От земли, лежа на огромных передних лапах, на него смотрела черная собачья морда. Юноша с облегчением выдохнул, медленно сел на корточки и протянув вперед трясущиеся руки, осторожно погладил мохнатую голову. «Т-ты же …Дунай? — С трудом разомкнув сжатые страхом зубы, спросил он, — краса-а-авец, …за блинами пришел, по запаху…?»
Ладони стали влажными и липкими, собака была ранена. «Как интересно выходит, — подумалось Петрухе, — а ведь на самом деле какие-то небесные силы, или как говорит дед «пан Бог», все же нас слышат».
Десятки раз видел юноша выученных пограничных овчарок в привезенных «передвижкой» киножурналах об армии. Сверстники больше смотрели на танки, самолеты, дирижабли, а он, затаив дыхание, ловил каждое движение работающих с собаками бойцов. Петьке совсем не хотелось верить в то, что подобное умение пса, это тяжкий и каждодневный труд. В его детском понимании все это было совсем не сложно и грезилось, что вот если бы у него была овчарка, он сразу бы нашел с ней общий язык. Стоял посреди села, подавал ей всякие команды, а она …она сама делала бы все, что ей положено и даже больше этого, а все бы только удивлялись: «який же вправний хлопець росте в Олексія Бараненко».
Как на самом деле нужно было обучать собаку, Петрок, конечно же, имел весьма приблизительное представление. Случалось, он даже пытался тренировать Чуню. На выпасе, когда приходила их очередь коровьей череды.
О, это были еще те уроки. Своих буренок в селе было немного, но даже и это малое количество Чушка, слушаясь команд своего учителя, умудрялась разогнать так, что потом сам Петруха долго бегал и сбивал растревоженное стадо обратно в гурт. В его мечтах, конечно же, было все иначе, в них и Чуня была овчарка.
Возвращаясь вечером домой, они вместе завистливо смотрели на колхозную череду, что одним только взмахом руки любого из пастухов, заворачивалась выученными собаками куда было нужно. У всех этих «Тузиков» хватало еще времени и на то, чтобы отбежать в сторону и загонять до полусмерти несчастную Чушку. Пока она носилась по кустам, улепетывая от своих азартных преследователей на коротких, кривых ножках, Петро успевал себе представить, что было бы, если вдруг этот «Поросячий грех» за одним из пней как по волшебству обернулся бы в настоящую овчарку. О! Тут-то Чуня сполна бы отплатила этим злым негодникам!
«Да уж, — гладя раненного пса, думал Петруха, — детские мечты и выдумки». Однако же одна из них неожиданно сбылась! Как ни крути, а сложилось все, как нельзя лучше. И Чуня, которую любила вся семья, ни в кого, слава Богу, не превратилась, и…, на тебе! Теперь у Петра Ляксеича уже есть хоть и раненная, но самая настоящая пограничная овчарка. Только вот что с ней сейчас делать? Пойти — рассказать деду? «Не, — резонно рассудил Петрок, — все же лучше дотянуть до утра. Зараз старик будет отчитывать, скажет «велено было: проверить все и никуда не лезть»».
Вообще-то его дед был хорошим. Род его велся откуда-то с Руси и прозывался там Баранов, но, очутившись как-то в этих землях, сам собой переименовался в Бараненко. Оттого и балакал он и на местный, и на русский манер. Мать говорила, что какая-то война привела деда в Украину, даже «Георгии» у старого имелись, лежали где-то в бабкином сундуке, в который не то детей, даже саму мать баба Мария редко допускала.
Вдоволь навоевавшись, дед Моисей, названный таким именем на такой манер по настоянию их местного попа, как-то слюбился с дочкой знатного человека, да так крепко, что та бросила всю свою знать, отцовское богатство и пошла за ним в простой люд.
Батя, бывало, не раз помигивал в сторону своего родителя: «видать есть за что этакого молодца полюбить», а дети с ним и не спорили. Дед, как поселился с бабкой в Легедзино, все время работал в гурте грабарей. Кожа на его огромных ладонях была толстая, как сапожная подошва, но это не мешало деду много читать, знать несчетное количество стихов и сказок.