Совсем не камнем
Сердце разбивают
И не жезлом,
А плетью, что незрима — так мала.
Но я смогла
Увидеть, как Волшебное Созданье
Под нею пало.
В мире над лабиринтом творилось небывалое. Из-за отдаленных криков и отблесков ночные Часы становились таинственными и настораживающими. Фелы производили каких-то необычных, нежизнеспособных котят, и принц Воспарилл из Перводомья делал устрашающие заявления. Многие в Племени были напуганы. Земля повсюду казалась нетвердой — изменчивой, вероломной.
Око открывалось полностью, совершив оборот раньше времени, и, красное, вспухшее, висело в небесах. Ночи Сборищ были полны неразрешимыми вопросами и безымянными страхами. Наступала Слепая Ночь, ночь величайшей темноты. Некоторые шептались, что на этот раз тьма принесет брряд.
Брряд был на языке у многих, а у скольких на уме — и не счесть.
Под землей же, на трупном своем троне, Великий сплетал паутину необычных деяний. Силы били и пульсировали сквозь его престол так напористо, что порою и самый воздух в Пещере-Пропасти становился плотен и непокорен, как вода. Прибывали и убывали странные образы, трепеща на грани зримого, подобно зарнице на веках у спящего.
Даже Хвосттрубой на окраине главных путей Закота почуял: нечто приближается. Растерзяк совершенно перестал говорить — равно как бормотать и завывать, — тяжко ступая с тупым, безжизненным мерцанием в глубоко запавших глазах. Непрерывно останавливался, чтобы почесаться, чуть не до крови раздирая красными когтями черную шкуру. Фритти понимал его. Шкура зудела и у него.
Все трое остановились подле одного из главных проходов, глядя вниз, в темный покатый туннель, ведущий к широкой мощеной дороге. Там целеустремленным строем проходили отряды Когтестражей; порой Когти гнали ослабевших, спотыкающихся заключенных. Гнусняк выставил рядом с Фритти ухо навстречу звукам бесконечно шаркающих мимо шагов.
— Ааахх. — Клыкостраж улыбнулся, его изуродованная морда свилась в клубок морщин. — Ты это слышишшь? Послушшай. Готовятся большшие события… большшие события. — Голое рыло приняло удрученный вид. — В этом и есть несправедливоссть. Когда верный сслуга, как я… — Он всхлипнул. Фритти, с тревогой следивший за легионами Когтестражей, рассеянно кивнул, на мгновение забыв, что Гнусняк не мог этого видеть.
— Я создан, чтобы служжить лорду-Всевластителю, — сокрушался Гнусняк. — Как я мог оказатьсся в столь низком положжении?
Укоризны Клыкостража наконец смолкли. В голове у Хвосттрубоя стал складываться некий замысел.
— Гнусняк, у меня есть к вам кое-что важное, — понизив голос, сказал он. — Давайте отойдем в глубь коридора.
Когда отошли и встали возле оцепеневшего Растерзяка, Фритти начал:
— Так вы говорите, что преданы… лорду-Всевластителю?
— О да! — горячо подтвердил Гнусняк. — Это мое единственное предназначчение!
— Тогда я могу открыть вам свой секрет. Обещаете хранить его?
— О, несомненно. Проходчик, безуссловно! — Гнусняк принялся приседать — ужасная пародия верности слову. — Клянуссь Пенным Камнем Клыкостражей!
— Хорошо. — Хвосттрубой на миг задумался. — Лорд ОН — Хозяин — серьезно нуждается в сообщениях от одного верного ему заключенного. Он ведь не доверяет даже своим приближенным. Некоторые из них, вроде… ну если уж я должен назвать, вроде Кровососа, показали себя ненадежными — если вы меня понимаете.
Клыкостраж затрясся от волнения:
— Конеччно! Я понимаю! Вроде Кровососса! Точчно!
— Что ж, — важно продолжал Фритти, теперь уже поощренный к обману. — Он избрал меня, чтобы я отыскал этого заключенного и понаблюдал за ним. Но никому ни-ни! Вы же понимаете, что может получиться… ну, неблагоразумно, особенно сейчас! — Он и сам немножко запутался в логике всего этого, но Гнусняк, казалось, был восхищен идеей. — Так или иначе, — добавил он, — лорд-Всевластитель выбрал меня, а я выбираю вас. Вы отыщете мне этого заключенного, но никто не должен знать зачем, даже заподозрить не должен. Вы можете это сделать?
— Ты умницца. Проходчик. Кто заподозрит сстарого искалеченного Гнуссняка? Да, я это ссделаю!
— Очень хорошо. Заключенный, которого вы должны мне найти, — фела, что сопровождала этого беглого… как его… Хвост… Хвост… — Для убедительности он запнулся, замямлил. — Хвостлюбой. Ну еще Растерзяк о нем бредит. Фела, которая была с ним, осталась в живых, нет?
— Не знаю, Проходчик, но разуззнаю, — рассудительно ответило слепое чудище.
— Отлично, — сказал Фритти. — Я буду ждать вас здесь, когда пройдут три рабочие смены. Сумеете снова найти это место?
— О, конечно. Теперь, когда Обжжигающий Поток большше не бурлит у меня в ушшах, я могу отысскать дорогу куда угодно.
— Тогда вперед, и возьмите с собой Растерзяка — только оберегайте его от выходок, которые могут привлечь внимание. — Фритти особенно не хотелось остаться наедине с могучим обезумевшим зверем, который станет еще опаснее, коль скоро к нему вернется память. — И помните, — добавил он, — если вы предадите меня, то предадите своего Хозяина. Ступайте!
Преисполненный новообретенной целью, Гнусняк торопливо поднял Растерзяка, и оба заковыляли прочь.
Следя за их отбытием, Хвосттрубой подавил взрыв удовлетворенного смеха. Самое трудное было еще впереди.
Покончив с этим делом, Хвосттрубой ощутил, что его лихорадочно-быстрые мысли потекли медленнее. Страшно хотелось есть. Не знал, как с этим и быть. Прислонившись к туннельной стене и наблюдая за еще одной подневольной бригадой, которую гнали на рытье, он обдумывал, что выбрать. Наверное, он мог бы попробовать незаметно оставаться где-то в сторонке — воруя тут или там пищу, стараясь проворством и осторожностью уклоняться от охранников. Раньше или позже, впрочем, его поймают. По Холму не бродил никто из Свободного Племени, — во всяком случае, он таких не встречал. Это значило накликать беду, а у него и так уже было полным-полно забот.
Внизу по проходу шло следующее стадо заключенных под присмотром пары угрюмых Когтей. Когда бригада поравнялась с укрытием Фритти, один из рабов, шедших впереди, свалился. Остальные старались перепрыгнуть через упавшего, сталкиваясь с товарищами; поднялись великий вой и рычание. Двое Когтей, выпустив свои красные лезвия, пробирались сквозь свалку.
Фритти, почуяв в этом некую возможность, выпрыгнул из туннеля и быстро двинулся к тылу шеренги.
«Легче сбежать из такой вот бригады, чем долго жить как призрак, — решил он. — К тому же кто станет искать беглого заключенного в тюремной камере?» — Ты, солнечный крысенок! — проскрежетал голос. Хвосттрубой взглянул в охранничью морду с тяжелыми челюстями. — Я видел! — прорычал Коготь. — Отбеги-ка мне еще разок, и я тебе всю котовость оторву!
Колонна, опомнившись после давки, построилась и двинулась, унося Фритти, как волна.
Жизнь в подневольной бригаде была не столь трудна, как прежде. Фритти окреп после отдыха в Крысолистье; хоть и редко там охотился, но все же питался лучше, чем бедные коты, с которыми делил заключение. Ему грустно было видеть вокруг несчастных и страдающих, но на этот раз все было иначе: он сам выбрал бремя неволи, втайне он действовал! Хотя сердце и предостерегало его от безрассудства, он не мог справиться с чувством тихой гордости. У него была цель, очень далекая, но он тем не менее уже к ней шел. Удача по-прежнему не покидала его.
Заключенные тоже почувствовали перемену в атмосфере Холма. Смятенное, тревожное ощущение надвигающихся событий угнетало их. Никто из заключенных не рассказывал историй, не пел. Даже споры стали унылыми и тусклыми. Узники как бы сжимались всем стадом, ожидая удара, чтобы свалиться.
Один из заключенных коротко пересказал Хвосттрубою слухи, ходившие среди тюремщиков: об отблесках и шумах в Пещере-Пропасти, о том, как Когти и Клыки сбивались в раздраженные, нетерпеливые стаи, которые потом отсылали в дальние туннели. Стараясь казаться равнодушным, Фритти пытался выкачать из заключенного — одноглазого полосатого кота по имени Щуполап — еще кое-какие сведения, но ослабевший кот больше ничего не знал.