ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Где б ты ни был, ты всюду учуешь мучения наши,
Ты, взнесенный на черный алтарь нашей скорби безмерной,
Ты, зверюга, ты злобный бастард, бог в обличии пса!
Раскусяк тычками, пинками, битьем и руганью подгонял Фритти вперед по оживленным теперь коридорам. Когда они проходили — темный мускулистый Когтестраж, тащивший небольшого рыжего кота, — некоторые обитатели Холма оборачивались, с любопытством глядя вслед этой странной паре. В том, что одного из заключенных гнали к наказанию или гибели, не было ничего необычного, но небольшой кот рычал и упирался — сопротивлялся! Здесь давным-давно не видывали, чтобы кто-нибудь из живущих под солнцем оказывал какое бы то ни было неповиновение.
Фритти, отуманенный болью, разочарованием и гневом, все же заметил необычное: не было рабов, не видно было подневольных рабочих бригад, угрюмо ползущих по дорогам Закота. По всей видимости, их работа была окончена. Ничего удивительного, что его обнаружили.
Раскусяк толкал Фритти сквозь толпы равнодушных Когтестражей и шипящих морщинистых Клыкостражей. Вниз, из яруса в ярус, минуя Большие Ворота, — и наконец в сводчатое помещение перед Пещерой-Пропастью.
Перед входом в Тронную Живоглота, споря, стояла группа Когтестражей. Тот, кто, видимо, был предводителем — приземистое плотное существо с обрубком вместо хвоста, — казалось, пытался навести порядок Он клацал зубами на одного из своих подчиненных который, рыча, отступил, но через миг снова подполз опустив голову.
— Хо, Топтун! — окликнул бесхвостого Раскусяк. — Ты что здесь делаешь со своей стаей мышецапов?
Топтун повернулся и взглянул на вновь прибывших:
— А, это ты, ты, Раскусяк! Очень скверно, все это очень скверно.
— О чем ты там ноешь? — высунув в усмешке язык, спросил Раскусяк.
— Да все Скрежетун, — обеспокоенно сказал Топтун. — Он и еще кое-кто из моих ребяток слышали странные вещи в Верхних Катакомбах.
— Похоже на царапанье, — нахмурившись, угрюмо пояснил Скрежетун. — Это неправильно.
Раскусяк зашелся грубым смехом:
— Чего твоим ребяткам не хватает, так это острыми зубками по спинке. Тебе надо хорошенько держать под лапой своих лодырей, Топтун. — Он снова захохотал. — Так что ж ты здесь-то делаешь в таком разе? — продолжал Раскусяк. — Да Хозяин вам зенки вынет!
Топтун вздрогнул:
— Они собирались идти сюда без меня, если б я и не пошел. Ну на что это было бы похоже?
— На мятеж. А теперь это мятеж, который ты сам же и возглавляешь, любезный мой дурошлеп. Царапанье! Ха! Каменная кровь и пламя! Скоро ты поймешь, что Хозяин пострашней всякого там «царапанья»!
— Ну а тебя-то кто сюда звал, коли на то пошло? — омерзительно зашипел Скрежетун.
Раскусяк без всякого предупреждения вскочил на него, прижал к земле и разорвал ухо.
— Можешь этак говорить со своим начальничком, благо он у тебя вроде писклявого кисенка, а со мной не смей! — угрожающе понизив голос, проскрипел Раскусяк прямо в окровавленное ухо Скрежетуну и обратился к остальным, которые жадно наблюдали происходящее: — Так уж вышло, что я привел к лорду-Всевластителю важного заключенного. Ежели вам повезет. Хозяин будет так доволен, что, может, и позабудет кишки вам выпустить.
— Важный заключенный? Эта пигалица? — спросил Топтун.
— У нас было всего одно бегство — вот этот самый, — прорычал Раскусяк. — Должны же у него быть помощники, верно? Кто-то ведь его подучил, а? Или вам невдомек, что это значит? — Выразительности ради Коготь пригнулся. — Заговор! Подумайте-ка об этом! — Довольный Раскусяк обнажил клыки.
— Но если он сбежал, что он здесь делает? — спросил один из стражей Топтуна. Раскусяк скользнул по нему взглядом.
— Пожалуй, с меня уже хватит вопросов от таких, как ты, — с угрозой ответил он. — У меня есть дела поважней, чем болтать с вами о том о сем, полосатая вы шваль! Я пришел повидаться с Хозяином. Ступай, Топтун, забери своих хлюпиков с ихним «царапаньем», и убирайтесь к себе в туннель. Вам тут нечего делать.
— А тебе, Раскусяк, нечего мне приказывать, — вызывающе откликнулся другой атаман, но двинулся прочь, а за ним потащилась и его команда. Скрежетун, с ненавистью взглянув на Раскусяка, шатаясь, последовал за ними.
— Никакой стойкости, — самодовольно обронил Раскусяк.
Фритти оставался недвижим на протяжении всей этой стычки: он чувствовал излучение, исходившее из залы — размалывающую, достающую силу Живоглота. Он едва ощущал, как Раскусяк подталкивал его ко входу. Перед глазами у него плыл туман, а в передней части черепа пульсировала тупая боль.
Два стража у портала — Коготь и Клык — быстро закивали, узнав Раскусяка, но не повернулись, чтобы посмотреть, когда он вел Фритти мимо них. Едва прошли под арку, навстречу всплыл холодный туман. Хвосттрубой уже дрожал.
Посреди пещеры вздымался над пропастью трон Невозможного; корчащиеся, умирающие тела принимали в иссиня-фиолетовом свете зыбкие очертания. На вершине этого монолита боли покоился лорд Живоглот, слепой и недвижный, подобный необъятной, только что вылупившейся личинке. Внизу десятки приспешников лихорадочно суетились вокруг парапета пропасти.
Раскусяк — его напускная смелость испарилась — медленно подталкивал Хвосттрубоя к огромному чудищу. Когда встали на краю громадной круглой пропасти — начальник Когтей набирался мужества, чтобы заговорить, — в дальнем конце пещеры, возле главного входа, поднялась какая-то суматоха. Фритти заметил: сквозь портал промчались Когтестражи, но пары, окутавшие землю, не дали определить, что там происходило.
Существо над пропастью медленно повернуло голову в сторону этой суеты. Раскусяк разок громко кашлянул, но Хозяин лишь пялил слепые глаза вдаль, через громадную, обрамленную скалами пещеру.
— В-величайший лорд… М-могучий, услышь раба твоего!
Голос Раскусяка перенесся через пропасть. Громоздкая голова медленно заворочалась, откачнулась и наконец уставила молочно-белые глаза в их сторону. Начальника Когтестражей и его пленника, обоих, невольно отшатнуло на шаг от края. Первородный ничем не выразил внимания.
— Величайший лорд, ваш слуга Раскусяк привел к вам беглого заключенного — звездномордого. Вот он!
Пятнистая тварь отступила, оставив Фритти, сжавшегося на краю пропасти, под непостижимым осмотром Живоглота.
Раскусяк, в ожидании бессознательно выпускавший и вбиравший когти, наконец не вынес молчания:
— Хорошо ли я сделал, Величайший? Довольны ли вы слугой своим?
Живоглот медленно повернул голову в сторону Когтестража.
— Ты будешь жить, — сказал он. Голос его звучал подобно столетиям разложения. Раскусяк издал какой-то неразборчивый звук, но прежде, чем сумел произнести хоть слово, мертвенный, гнилой голос добавил: — Ты хорошо сделал. Можешь идти.
Выпучив глаза, Раскусяк попятился к выходу, повернулся и исчез. Хвосттрубой опустился на холодную землю; меж ним и пропастью кружились пары. Когда они рассеялись, древние слепые глаза Толстяка глядели вверх, ничего не видя. Груда мучающихся тел, на которую опиралось это пугало, чуть-чуть приподнялась — как бы в каком-то странном общем усилии. Лорд Закота, видимо, не заметил этого. Внезапно, словно холодный липкий незваный пришелец, голос Живоглота заговорил в сознании у Фритти:
— Я знаю тебя. — Плотное вторжение без усилий проникло в его мысли. Хвосттрубой в болезненном бешенстве потерся головой о замерзшую землю пещеры, но вытеснить голос было невозможно.
— Ты не представляешь никакой угрозы. Свободный или заключенный, живой или мертвый, ты — меньше камешка на моем пути. — Истукан, лишенный возраста, превратил смятенные мысли Фритти в безвольно-покорные, прогудев: — Но мне еще покуда нужны мои подчиненные… еще какое-то время. Все должны знать о тщетности. Все должны знать, что сопротивление — тщетно. Я распылил бы тебя на частицы и пустил бы вплавь между звездами…