У Шустрика не было хвоста! Там, где когда-то развевался меховой султан, был теперь только заживший обрубок, тесно прижатый к ляжкам малыша.
— Ох, Шуст! — выдохнул Фритти. — Ох, Шусти, твой бедный хвостик! О Харар!
Мимолетка шагнула вперед:
— Не сердись, что я не сказала тебе, Хвосттрубой. Я хотела, чтобы ты сперва узнал, что Шустрик жив-здоров, иначе ты заболел бы от беспокойства, как раз когда тебе самому нужно было выздороветь.
Шустрик выдавил тихую улыбку:
— Пожалуйста, не расстраивайся так, Хвосттрубой. Все мы что-то потеряли и что-то приобрели в том месте. Когда ты напал на Растерзяка в Пещере Потока, то спас меня от худшего.
Фритти не мог успокоиться.
— Приди я только поскорее…
Шустрик встретил его взгляд со знающим видом.
— Ты не смог бы, — сказал бесхвостый котишка. — Ты и сам знаешь, что не смог бы. Все мы играли свои роли. Небольшая печаль — потерять хвост, чтобы кто-то мог найти имя хвоста.
Шустрикова мордочка приняла отстраненное выражение, и Мимолетка тревожно взглянула на Фритти.
— Что ты имеешь в виду, Шусти? — спросил Фритти.
— Мы освободили Белого Кота, — мечтательно сказал Шустрик. — Я его видел. Видел его в печали, видел и в радости — когда пал Холм. Он вернулся к темному лону Праматери. — Котенок тряхнул головой, словно поясняя это. — Мы все что-то потеряли, но приобрели куда большее, — он многозначительно взглянул на Мимолетку, — даже если мы еще вовсе об этом не знаем.
Фритти уставился на младшего друга, державшего таинственную речь, подобно провидцу. Шустрик перехватил этот взгляд, и его мордочка растроганно, умиленно сморщилась.
— Ох, Хвосттрубой, — хихикнул он, — ты так смешно глядишь! Пошли, давай поищем чего-нибудь поесть!
Покуда шли, Шустрик увлеченно говорил о Вьюге.
— В конце концов, в том, что сказал Воспарилл, что-то есть. Фела жертвует собой за котят, ты пожелал отдать себя за нас.
— Это было не совсем так, Шусти, — смущенно сказал Хвосттрубой.
— По-моему, Виро хочет, чтобы мы были целы и невредимы, — продолжал котенок. — Но Воспарилл ну, принц Воспарилл видит многое, но, по мне, он чересчур мрачен. Виро всегда любил бегать, чувствовать ветер, треплющий мех, — он не желает, чтобы дети его становились угрюмыми и суеверными, а только чтобы помнили, что если у них нет сил вернуть тот дар, которым он их наделил — вернуть в любое время, — то дар этот не принесет им ничего доброго.
— Боюсь, что все эти твои грезы и раздумья сделали тебя, Шусти, недоступным для моего понимания, — сказал Хвосттрубой. Мимолетка поморщилась.
— Но ты сам меня больше всех этому и научил, Хвосттрубой, — развеселившись, возразил Шустрик.
Он перестал переворачивать упавшую ветку, предоставив перепуганному жучку спасаться бегством. Прыгнув и цапнув, котишка взял в плен удирающее насекомое; через миг он его схрупал.
— Так или иначе, — заговорил Шустрик с полным ртом, — я решил вернуться, чтобы остаться в Перводомье. Там немало мудрецов — в том числе принц-консорт, — и у меня будет чему поучиться.
Мимолетка и Хвосттрубой, точно заботливые родители, молча шагали позади резвящегося Шустрика.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Высшая добродетель подобна воде.
Вода приносит пользу всем существам и не борется с ними.
Она существует и там, где люди не хотели бы жить; она подобна Дао.
Покуда тело его спало, уютно зажатое меж Шустриком и Мимолеткой, во тьме сонных полей Хвосттрубой встретил лорда Тенглора. Лапы Первородного лучились розовым светом, а голос его был музыкой.
— Привет тебе, братец, — сказал Огнелап. — Вижу, настроение у тебя лучше, чем когда мы беседовали в последний раз.
— Пожалуй, милорд.
— Отчего же ты тогда не завершаешь свои поиски? Я говорил тебе, где ты сможешь найти то, что ищешь. Заплутавшаяся твоя ка говорит мне, что тебе надобно обрести решение.
В таинственных пространствах сна Фритти услышал правду Огнелаповых слов.
— Думаю, это только из-за моих друзей, — сказал он. — Боюсь, я буду им нужен.
Низкий приятный смех изошел от Первородного.
— Мои братцы и сестрицы сильны, Хвосттрубой. Уж наше Племя не дозволит любви так вот себя оковать. В преодолении сильный удваивает силу свою.
Призрачные очертания Тенглора стали удаляться и Фритти закричал:
— Подождите! Простите меня, лорд, но я хотел бы узнать о другом!
— Клянусь моею матерью! — засмеялся Первородный. — Смелость твоя все возрастает, юный Хвосттрубой. О чем же хотел бы ты узнать?
— О Холме. Что там произошло? Пришел ли конец Живоглоту?
— Мощь его сломлена, братец. От него и так уже не оставалось ничего, кроме ненависти. Он слишком долго гноился во тьме; иной цели у него не было. Слепой и недвижный, он никогда не смог бы подняться из-под земли — солнце испепелило бы его.
— Значит, опасности и не было — для наших полей? — спросил Фритти, сконфузившись.
Поющий голос Огнелапа сделался серьезнее.
— Вовсе нет, малыш. Опасность была велика. Все его создания были слишком реальны. Сам Яррос был созданием чистой ненависти — порожденный, чтобы идти туда, куда не смог бы пойти Живоглот, на поверхность земли, чтобы обманом пройти под солнцем… О да, он был поистине свиреп и сделал бы поля света дневного таким ужасом, по которому безнаказанно могли бы ступать одни дети Живоглотовы. А если даже и они не смогли бы — что за печаль брату моему: лишь бы ни единое создание Мурклы не могло вкушать сладость танца земного?
Голос Огнелапа стал теперь ослабевать; Фритти напрягал во сне слух, чтобы разобрать слова.
— Подобно всем бессмысленным злым силам древности, Яррос был безумен, всеразрушающ… если бы я не перенесся обратно из внешних пределов, храбрейшие наши соплеменники не в силах были бы остановить его…
— Лорд Огнелап! — крикнул Фритти вслед исчезающему видению. — Шустрик сказал, что вашего брата освободили!
— Лорд Виро страдал многие века… — пробормотал быстро уменьшающийся красный отблеск. — Теперь равновесие восстановлено. Взгляни на небеса, братец… Доброго пути!
Фритти сел, резко выпрямившись. С обеих сторон сонно заворчали его спутники. Вытянув шею, он пристально вгляделся в угрюмое небо Прощального Танца. «Взгляни на небеса», — сказал Огнелап. От всего этого дух Фритти изумленно пел.
Над Мерзлянным горизонтом, покоясь точно капля росы на лепестке черной розы, мерцала звезда, которой Хвосттрубой никогда прежде не видывал. Он пылал и сиял — этот белый огонь возле брюха Мурклы.
Мимолетка возвращалась в Перводомье с Шустриком.
— По крайней мере хочу убедиться, что он там будет в безопасности, — сказала она Фритти, когда они вышли на последнюю совместную прогулку. — К тому же если кто-нибудь из моего клана спасся во время краха Закота, то они вернутся на наши земли в Северный Коренной Лес. Хочу убедиться, остался ли кто-нибудь из них в живых.
Сквозьзаборов отряд выступал к Трону Солнечной Спинки на следующее утро. Возобновились холодные зимние ветры; снег снова принялся устилать остывшие окрестности Холма.
— Если бы я не знала уже, что ты желаешь окончить свои поиски, — сказала Мимолетка, перестав смотреть Фритти в глаза, — ну тогда я попросила бы тебя пойти со мной. Но я знаю — ты не сможешь.
Покуда она говорила, Хвосттрубой созерцал ее гордую красивую мордочку. На усах у нее светились утренние отблески.
— Я знаю, что Шустрику, может быть, наше внимание нужно меньше, чем мы полагаем, — добродушно сказал Фритти. — Хотел бы я пойти с тобой. Ведь просто странно, что наши приключения должны будут вот так и окончиться.
Мимолетка продолжала удерживать взгляд Хвосттрубоя. Он испытывал глубокую привязанность к этой охотнице, которая не щадила и собственных чувств.
— Мое имя — Фрези Мимолетка, — тихо сказала она.
Удивленный, Фритти ощутил, как сердце его несколько раз стукнуло среди молчания. Она сказала ему свое имя сердца!