Она тяжело приподнялась на передних ногах.
— Теперь, друг мой кот, я должна удалиться и погрузить эти старые косточки в грязевую ванну. Спасибо за приятное общество.
Сказав так, она прыгнула к краю водоема и, наполовину еще в стоячей воде, повернулась и оглянулась. Ее круглые глаза сонно помаргивали.
— Ничего не бойся! — сказала она. — Моя песня была хорошо сплетена. Если тебе нужна будет помощь, ты ее непременно получишь, по крайней мере один раз. Особенно приглядывайся к тому, что движется в воде, потому что тут — почти вся моя сила. Удачи тебе, Хвосттрубой!
Матушка Ребум, прыгнув, со всплеском скрылась в луже.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ветер над озером: образ сокрытой истины
В последнюю ночь на Лапоходных у Фритти было долгое странное путешествие по сонным полям.
Дух его парил, подобно крылянке , над холмами, деревьями, водами, ночные ветры били ему в лоб. Словно огромный грян, орел, что гнездится на высоких горах, он всплывал выше, выше, выше. Ночное брюхо Мурклы стало полем, где пролегал его путь.
Покуда он плыл, ему слышались в ветре многие голоса — его матери Травяного Гнездышка, Жесткоуса и Потягуша. В яростном вое ветра все они окликали его по имени… но он продолжал полет, когда ему крикнул что-то и голос Шустрика — не в испуге, а в каком-то недоумении. Услышав его, он бросился вниз, врезаясь в темноту. Ревущие вихри стали безумными завываниями Грозы Тараканов и Растерзяка, с их визгом переплелся мягкий голос Мимолетки, вновь и вновь произнося его имя сердца:
«Фритти Хвосттрубой… Фритти… Фритти… Фритти Хвосттрубой…» Потом прерывистый звук ветра изменился и стал сплошным мощным ревом. Фритти скользил над Большой Водой, так близко, что казалось — лапу протяни, и коснешься волн. Соленый ветер отгибал ему назад усы, а в ночном небе вокруг было пусто — ничего, кроме звучания Мурряны.
Над горизонтом полыхнула яркая вспышка, подобная звезде Виро Вьюги. На широкой спине ветра он быстро подлетел ближе и разглядел, как свет вспыхивал, исчезал, потом снова вспыхивал.
Над водами Мурряны поднимался громадный седой хвост. Он возвышался над волнами, а на его кончике, словно огонь небесный, горел яркий свет.
Он устремился к нему — теперь уже беспомощно, — когда услышал среди ветра эхо голоса Прищура, Провидца.
«Сердечное желание… оказалось в нежданном месте… в нежданном…» Внезапно струи воздуха снова понесли его вверх, мимо сверкающего света, и огромный колыхающийся хвост опустился обратно в волны, загасив свет… а теперь… а теперь загорелся другой, мягкий свет, разлившийся по тому краю неба, что был пониже.
То был рассвет. Фритти сел на охапке травы в своем пристанище, и рассветный болотный ветер, стеная, долетел до него сквозь стебли и сорняки. Он встал и потянулся, прислушиваясь к прощальному хору ночных насекомых.
И вот Фритти выбрался из болот, перейдя крошечную речку — дальнюю родственницу могучей Мявы, что текла к самой южной оконечности Большой Воды, отмечая границы Лапоходных.
С правого его бока постепенно стали возникать, отлого поднимаясь от берегов Мурряны, открытые ветру луга зеленого дерна. Вдали, за луговинами, он различал владения Мурчела, небольшие, стоявшие поодаль от соседей. Он шел теперь к Мерзляне: зеленые поля справа, морской песок и галька — слева Тут и там на холмистых лугах паслись шерстистые бябяны. Холмики были усеяны их мохнатыми телами, словно плотными облаками, которые обосновались на земле, чересчур тяжелые, чтобы оставаться наверху. Они безразлично отнеслись к нему, небольшому рыжему коту, и, когда он их окликнул, благодушно показали желтые зубы, но не ответили.
Когда Хвосттрубой в первый раз увидел свет, то подумал, что это звезда.
Он спустился с луговой тропки, чтобы пойти вдоль берега. Око Мурклы, быстро набирая полноту, подсинивало песок и серебрило волны. В его призрачном свете он поймал краба, но не сумел взломать мокрого и скользкого панциря. С отвращением поглядел, как тот хромает прочь — бочком, точно не желая повернуться к нему спиной. После, голодный, какое-то время бродил вверх и вниз по берегу в надежде отыскать более незащищенный кусочек.
Огорченный неудачей, он глянул вверх и увидел возникающий на северном горизонте свет. Во мгновение ока свет исчез, но, как только Фритти вперился в темноту, вернулся снова. На миг озарил ночное небо. Всего один удар сердца — и скрылся опять.
Напряженно наблюдая, Фритти пошел дальше по отмели. Необычная звезда чередовала блеск и тьму. Хвосттрубою вспомнились слова Первородного: «…странный холм, что сияет в ночи…» На горизонте снова вспыхнула точка, и он припомнил свой сон: хвост в море — колеблющийся хвост с мерцающим кончиком. Что же перед ним?
Забыв пообедать на берегу, он вспрыгнул на покатую каменную россыпь. Решил идти сегодня же ночью.
Этой и следующей ночью он шел за манящим светом, на второе утро оказался наконец в виду странного холма.
Как сказал Огнелап, холм вздымался из самой Мурряны, далеко от каменистой отмели. Фритти сказал бы, что это — Мурчелов холм, поднимавшийся высоко и неестественно прямо, белый, как первый снег.
Хвосттрубой добрался до лесистого полуострова, вдававшегося в море, как вытянутая лапа. С его дальнего края различил остров, на котором росла Мурчелов а гора.
Остров располагался на Мурряне, поднимаясь из бушующих волн. Фритти разглядел крохотных бябян, медленно бродивших по дерну. У основания холма — который выглядел огромным белым стволом без веток — примостились владения Мурчела, похожие на те, возле которых Фритти жил там, дома, у Стены Сборищ, — так давно… Цель его была столь близка, что до него долетал запах бябян, щекоча усы. Но меж Хвосттрубоем и его сердечным желанием была тысяча прыжков через Мурряну.
Наступила Подкрадывающаяся Тьма, и слепящий свет снова прянул с вершины Мурчелов а холма. Хвосттрубою показалось — он вспыхнул прямо у него в сердце.
Прошло еще два дня. Разочарованный и расстроенный, он оставался на полуострове, отыскивая, что мог, в папоротниках и кустарнике. Пока он нес караул на берегу, бешено раздумывая и строя планы, в небе над ним кружили и метались морские птицы. Он, казалось слышал их насмешливые голоса, которые звали: «Фритти… Фритти… Фритти…» «Ума у тебя, как у жучка, — ругал он себя. — Ну почему ты ничего не можешь придумать?» Он вспомнил сказку о лорде Тенглоре, которую рассказывал ему в Холме Драноух.
«О сияющий хвост Харара, — подумал он. — Что хорошего мне это даст? Крылянки мне ничем не обязаны. Они вертятся и смеются надо мной».
Он взглянул на темные воды…
«Я не уверен, что сумел бы уговорить громадную Рыбину не есть меня. Кроме того, — решил он, — все они, должно быть, теперь знают о знаменитой проделке Огнелапа».
Подавленный, он продолжал напряженно вглядываться, был начеку.
На четвертый день пребывания на маленьком язычке земли он увидел нечто двигающееся к нему по волнам.
Низко пригнувшись к земле в кустарнике на краешке суши, он следил, как таинственный предмет, подпрыгивая, плыл через Мурряну. Нечто похожее на половинку ореховой скорлупы, вроде тех, что остаются после трапезы Рикчикчиков. Но эта была больше. Куда больше.
Внутри скорлупки что-то двигалось. Когда она приблизилась к полуострову, он увидел: то был один из Верзил, Мурчел. Верзила двигал взад-вперед в воде двумя длинными ветками.