Стихи были отосланы с верным человеком, а вечером этого же дня самураю передали приказ предстать перед очами великого властителя Хосокавы, Юноша понял, что его тайна раскрыта, письмо прочитано самим даймиё, и приготовился к суровейшей каре.
— Пусть он прикажет мне умереть, — подумал Томотада, — но мне и самому не хочется жить, раз нет со мной моей Аояги. Единственное, что я попытаюсь сделать, — убить Хосокаву. А там будь что будет, но девушка ему не достанется.
Он засунул свои мечи за пояс и поспешил во дворец. Когда его ввели в приемную залу, он увидел Великого Владетеля Киото — Хосокаву Мосомото, восседающего на дайсэ[40]. Вокруг стояли самураи высокого ранга в церемониальных головных уборах и одеждах. Они были неподвижны, как статуи, и Томотаде, приближавшемуся для поклонов, показалось, что зловещая тишина напоминает тяжелое затишье перед бурей. Но Хосокава неожиданно сошел со своего дайсэ и, взяв молодого человека под руку, начал повторять слова стихотворения:
Томотада, взглянув, увидел блеск слез в глазах даймиё. Прочитав стихотворение до конца, Мосомото сказал:
— Аояги рассказала мне все о себе и о том, как вы встретились. Когда же я прочитал это тайком посланное письмо, то понял, как велика ваша любовь друг к другу. И раз она так велика, то я, Даймиё Киото, беру на себя полномочия устроить вашу свадьбу вместо моего вассала и родственника, владетеля Ното. Церемония начнется немедленно. Гости уже собрались, и подарки приготовлены.
По его знаку фусумы, скрывающие другие помещения, отодвинулись в сторону, и Томотада увидел множество важных придворных, собравшихся для церемонии, и Аояги, ожидавшую его в наряде невесты.
Свадьба прошла весело. Молодые получили восхитительные подарки от самого даймиё, его родственников и от многих влиятельных особ. Казалось, их счастью не будет конца…
Прошло пять лет. Все это время Аояги и Томотада жили не расставаясь.
Однажды утром Аояги разговаривала с мужем о каких-то домашних делах. Но вдруг она громко вскрикнула от боли, побледнела и замолчала. Прошло несколько мгновений, и женщина нарушила тишину словами:
— Дорогой муж, извини меня за этот внезапный крик. Но боль была такой сильной и неожиданной… То, что случилось, — случилось. Ты должен запомнить, что наша любовь пройдет через много зависящих от кармы перевоплощений и возникнет вновь в будущем. И там мы снова будем мужем и женой. Очень скоро мое нынешнее существование окончится. Мы уже почти расстались, Я умоляю тебя, прочти поскорее для меня молитву Нембуцу. Я умираю,
— Что за ужасная фантазия! — воскликнул испуганно муж. — Тебе просто слегка нездоровится, моя единственная. Ляг, полежи немного. Отдохни, и боль пройдет.
— Нет! Нет! — ответила она. — Я умираю! Мне это не кажется. Я знаю! Мой дорогой, теперь ни к чему больше скрывать от тебя правду: я не человеческое существо. Душа дерева — моя душа, сердце дерева — мое сердце, жизненные соки ивы — моя жизнь. В этот роковой момент кто-то там, далеко, срубает мое дерево. Вот почему я умираю. Сейчас даже плакать — выше моих сил. Скорее, скорее прочти Нембуцу… Ах!
С криком боли Аояги отвернула свою милую головку и закрыла лицо рукавом. И почти в тот же момент все ее тело странным образом поникло и стало исчезать. Томотада вскочил, чтобы поддержать ее, но поддерживать было уже нечего. На полу, покрытом татами[41], лежали лишь пустые одежды прекрасного существа и украшения, которые Аояги носила в волосах. Тело перестало существовать…
Томотада обрил свою голову, принес буддийскую клятву и стал странствующим священником. Он пересек все провинции Империи и во всех святых местах возносил молитвы за душу несравненной Аояги.
В одном из своих паломничеств он достиг Эчизена. Здесь бывший самурай решил разыскать дом родителей своей возлюбленной. И он нашел это пустынное место среди холмов. Но дома не было. Не осталось ничего, что могло хотя бы служить приметой того, что здесь когда-то стояло жилище. Ничего, кроме пней от трех ив: двух старых деревьев и одного молодого. Их срубили задолго до его прихода сюда.
Рядом с пнями тех ивовых деревьев Томотада воздвиг памятную плиту из камня с различными святыми текстами. Над ней он прочел множество молитв во имя успокоения души Аояги и ее родителей.
40
Дайсэ — буквально: «великое сиденье», небольшое возвышение, предназначенное для сидения важных особ во время церемоний.