Но ограничимся сказанным. Наше намерение заключается лишь в том, чтобы напомнить, что основные деяния, инкриминируемые подсудимым, деяния, о которых здесь говорилось, могут рассматриваться, взятые порознь, как нарушение уголовных законов внутреннего позитивного права всех цивилизованных стран и, кроме того, международного уголовного права. Таким образом, наказание за совершение каждого из этих действий не является необоснованным, напротив, даже если мы ограничимся данным предварительным анализом, то можно считать справедливыми наиболее суровые наказания.
Однако необходимо пойти еще далее, так как, несмотря на то, что анализ ответственности подсудимых в свете внутренних законов не опускает ни одного из преступных деяний, он является лишь первой, приблизительной стадией, которая позволит нам привлекать к суду подсудимых только как соучастников, а не как главных виновников. Мы не замедлим доказать, что они были действительно главными виновниками.
Мы надеемся достичь этого, развив три следующих положения:
1. Действия подсудимых являются элементами преступного политического плана.
2. Координация действий различных учреждений, во главе которых стояли эти люди, предполагает тесное сотрудничество между ними в целях осуществления их преступной политики.
3. Подсудимые должны быть осуждены в связи с тем, что они проводили эту преступную политику.
ДЕЙСТВИЯ ПОДСУДИМЫХ ЯВЛЯЮТСЯ ЭЛЕМЕНТАМИ ПРЕСТУПНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ПЛАНА
Подсудимые занимались самой различной деятельностью. Политики, дипломаты, военные моряки, экономисты, финансисты, юристы, публицисты или пропагандисты — они представляют почти все формы государственной и общественной деятельности. Однако без затруднений можно определить связь, объединяющую их. Все они поставили на службу гитлеровского государства все, что у них есть самого лучшего или самого худшего. В определенной мере они представляли собой мозг этого государства. Взятые порознь, они не являлись мозгом всего государства. Тем не менее ни у кого не вызывает сомнений, что каждый из них являлся важной частью этого мозга. Они замыслили политику государства. Они хотели, чтобы мысль их претворялась в действие, и все почти в равной степени этому способствовали. Это справедливо как в отношении Гесса, Геринга — профессиональных политиканов, которые признали, что они никогда не имели другой профессии, нежели агитатор или государственный деятель, так и в отношении Риббентропа, Нейрата, Папена — дипломатов при этом режиме; Кейтеля, Иодля, Деница или Редера — военных; Розенберга, Штрейхера, Франка, Фрика — мыслителей (впрочем, можно ли их так называть?), выразителей идеологии режима; Шахта, Функа — финансистов, без которых режим обанкротился бы и рухнул под ударами инфляции до того, как было начато перевооружение, юристов — таких, как Франк; публицистов и пропагандистов — Фриче и того же Штрейхера, преданно служивших делу распространения общей идеи; технических специалистов — Шпеера и Заукеля, без которых идея никогда бы не была так претворена в действие, как это произошло; полицейских, — например, Кальтенбруннера, который с помощью террора подчинял умы; либо просто гаулейтеров — Зейсс-Инкварта, Шираха или снова Заукеля — администраторов, должностных лиц и в то же время политиканов, которые облекли в конкретные формы общую политику, намеченную всей совокупностью государственного и партийного аппарата.
Я знаю, что тень отсутствующих витает над этим залом, и сегодняшние подсудимые напоминают нам об этом беспрестанно... «Гитлер хотел, Гиммлер хотел, Борман хотел, — говорят они. — Я лишь повиновался». А защитники наперебой раздувают это! Гитлер — чудодейственный тиран, фантазер-фанатик, навязывающий свою волю с неотразимой сверхъестественной силой. Это слишком примитивно. Это слишком общее утверждение.
Нет человека, который был бы полностью невосприимчив к советам, внушениям, влияниям, и Гитлер не был исключением. Это неопровержимо явствует из всего судебного разбирательства, которое позволяет нам догадываться о борьбе различных влияний, разыгрывавшихся в окружении этого «великого человека». Плелись коварные и скрытые интриги, распространялась клевета — и порой во время судебного разбирательства это заставляло нас думать о небольших дворах эпохи итальянского Возрождения. Здесь было все, вплоть до убийства. Разве Геринг до того, как он сам впал в немилость, не избавился от Рема и Эрнста, вступивших в заговор не против своего хозяина, а против него, как сообщил нам об этом свидетель Гизевиус. Такое воображение, такое упорство, когда речь идет о зле, а также такая эффективность — все это показывает нам, что Гитлер не был уж так нечувствителен по отношению к действиям и интригам в своем окружении. Какая жалость, что такие интриги не использовались для доброго дела!