Бывшие правители Германии сознательно дистанцировали народные массы от государственных дел; высший класс промышленников и пролетариат интересовались только экономическим развитием рейха, что же касается среднего класса, то он интересовался только армией и будущим рейха. Когда после первой мировой войны Германии пришлось испытать разочарование в связи с поражением, когда к убогим банальным условиям жизни присовокупились та озлобленность и то чувство обиды, о которых говорил Геринг в начале своих показаний на суде, а к этому добавилось горькое осознание социального и морального упадка, когда люди — в особенности молодежь — стали стремиться превратить свои надежды в конкретную реальность — именно тогда пробудился пангерманизм, он получил распространение и был низведен до уровня толпы, после чего к нему стали обращаться все недовольные. В то же время была возрождена старая антитеза между жизненной силой и интеллектуализмом, между культурой и цивилизацией, между здоровой энергией и упаднической вялостью, между культом жизни и культом интеллекта; этой антитезе была придана конкретная форма, понятная простым невежественным умам, — форма динамичной антитезы между нордическим арийцем и евреем-семитом. С помощью соответствующего воспитательного воздействия этот биологический материализм был с легкостью насажден, почва для этого была подготовлена уже давно. Для немца особенно привлекательна внушаемая доктрина, так как только такая доктрина способна компенсировать недостаток личностной самостоятельной дисциплины, характеризующей немца в интеллектуальном и моральном плане. Немцу нравится все, что может отразиться в виде признаваемого всеми кредо, в виде фразы-стереотипа, пригодной на все случаи. Поэтому для сдачи экзамена на аттестат зрелости молодые немцы заучивали материал о шести расах, допущенный Гюнтером, подобно тому, как они заучивали грамматику; у них не возникла мысль о том, чтобы усомниться в первом, так же как и не возникла мысль усомниться во второй. Когда германский менталитет стал обвинять нации, страны, столь жизнелюбивые, преданные своей стране, своим традициям и своей гибкой и разнообразной человеческой культуре, как Англия и Франция, в том, что они удовлетворяются лишь слабой искусственной интеллектуальной жизнью, когда германский менталитет стал обвинять их в преступлении против жизни — доктор Штамер повторил это — тогда германский менталитет создал для себя, воспользовавшись грубо сформулированным и легко понятным кредо, которое предполагалось в равной степени навязать всем — тогда он создал интеллектуализм, отличающийся от нашего, так как он опасен и искусствен. Результатом этих так называемых этических норм жизни стали практика и доктрина чистого оппортунизма — коллективного и социального, биологического, материалистического; завершилось это стерилизацией, физиологическими экспериментами, проводившимися в лагерях, и 12 миллионами погибших. Столкнувшись с таким результатом, мы не можем не вспомнить размышления старого французского философа: «Наука без совести — это гибель души». Пустил корни неомакиавеллизм, пример которого дал Геринг в своих показаниях.
Недавно в материалах заключительных выступлений защиты я прочел, что право само по себе не существует, что усилия провести разграничительную линию между добром и злом подчинены влиянию исторических и национальных стандартов (доктор Нельте). Гитлер уже говорил: «Право — это то, что выгодно нации». По словам его защитника, Франк следующим образом перефразировал это высказывание: «То, что выгодно для народа есть право. Коллективные интересы берут верх над интересами личности». Прочтя это, я подумал, какой ответ дал бы абсолютист Боссюэ1, умевший определять человеческие стандарты. Защитник сравнил французский абсолютизм с нацизмом. Вот мой ответ: