Единственное, что делало дни в гареме непохожими один на другой, – постоянные ссоры девушек, которые соперничали друг с другом.
По правде говоря, с того самого дня, когда Александра появилась в гареме, ссоры и стычки стали происходить чаще, ибо именно она становилась виновницей большей части ссор. Она никому не подчинялась, никого не слушала и пользовалась любой возможностью, чтобы с кем-нибудь поругаться. Забыв о предостережении, полученном от Сюмбюля-аги в первый вечер, она противоречила всем и каждому. Теперь каждый день она добавляла в сердцах несколько новых турецких слов. Например, ругаясь с очередной наложницей, могла выкрикнуть выученное слово «уродка». Она научилась говорить черным гаремным ведьмам, которые пытались ее урезонить: «Чтоб вы руки переломали!»
На шум поспевал Сюмбюль-ага. Александре приходилось молча терпеть удары палкой, на которые Сюмбюль-ага не скупился.
Настоящий судный день наступил, когда одна из девушек попыталась порыться в ее сумке с приданым. Вырвать волосы несчастной из рук Александры не смогли даже пять черных служанок. В тот день Александра познакомилась с фалакой[29]. Хотя из ее глаз лились слезы каждый раз, когда палка била ее по голым ступням, из уст не раздалось ни крика, ни стона и ни единой мольбы о прощении. Она лишь вцепилась в свою сумку.
После того случая Александра три дня не могла ходить. Ей было больно даже ползать. Мерзука плакала, смазывая ей ступни мазью.
Александра очень быстро учила турецкий язык, и больше всех этому изумлялся Сюмбюль-ага. Девушка давно обошла в знаниях всех новеньких, которые поступили в гарем за много месяцев до нее. Если бы он доложил Валиде Султан: «Московитская девушка давно уже подготовлена», то краснеть бы ему не пришлось. Но всякий раз он говорил себе: «Подожди немного, пусть еще раз утрут ей нос». Пусть она хорошенько поймет, кто такой Сюмбюль. Пусть зарубит себе на носу, что ее жизнь и ее будущее зависят от пары его слов. Поэтому в тот день, когда Валиде Султан спросила: «Помню, что из дворца первой жены моего покойного супруга, да будет земля ему пухом, приехала девушка. Ее ведь послала ко мне невестка ее матери. Где она, как у нее дела?» Сюмбюль-ага, ответил:
– Она еще не готова, госпожа. Для покоев повелителя.
Он хорошо знал, что пожилая женщина внимательно посмотрит ему в глаза, и поэтому добавил: «Как бы вам сказать, с ней очень трудно. У нее длинный язык. И вздорный характер. Она постоянно ссорит девушек. Очень непослушная. Но не беспокойтесь. Ваш покорный раб Сюмбюль еще и не таких упрямых уговаривал. И с ней мы справимся».
Хафза Султан была довольна слышать это: «Молодец, Сюмбюль, но поторопись. Я хочу увидеть девушку. Ай Бала Ханым написала мне: “Матушка моя поручила мне ее, а я поручаю ее тебе”. Так что не будем оставлять порученное нам без догляда, это грех».
Склоняясь перед Валиде Султан в поклоне, главный евнух подумал, что надо бы наказывать московитку поменьше. К тому же девушка была очень способной. Она будто бы во дворце родилась и выросла. У нее была такая стать, что всякий, кто видел ее, был очарован. У нее были такая гордость и чувство собственного достоинства, что унизить ее было невозможно. Глаза ее сияли каким-то особенным светом, и когда он соединялся с ее горделивым видом, то выглядела она настоящей красавицей. В музыке подобных ей не было. Взяв саз[30], девушка трогала его струны, и мелодия, и голос ее достигали всех комнат. Даже самые спесивые красавицы в гареме затихали, слушая, как она поет.
В гарем было дозволено входить всего двум или трем мужчинам. Одним из этих мужчин был преподаватель музыки Кемали Эфенди. Он восхищался Александрой. Гаремные девушки шептались, что в этом восхищении отчасти виноваты сине-зеленые глаза Александры, хотя ни одна из них не могла похвастаться, что играет лучше нее. Ни у одной из них не было таких ловких и быстрых пальцев, чтобы так перебирать струны. Казалось, она уже много лет играет на сазе. Никто не мог с таким чувством, как она, извлечь мелодию из инструмента.
Но еще прекраснее был ее голос. Сюмбюль-ага не соврал бы, если бы сказал, что никогда в жизни не слышал такого красивого женского голоса. Когда наступал вечер и гарем погружался в тишину, девушек, каждая из которых была прекрасна, как месяц, прибывших в гарем со всех четырех сторон света, охватывала тоска. Когда каждая из них после вечернего азана отправлялась в свой собственный мир, в гареме, где великие мечты и страсти шли рука об руку с великими разочарованиями, сильный, чистый голос Александры возносился ввысь из покоев для новеньких. Даже черствое сердце Сюмбюля было тронуто песнями Александры. Эти песни заставляли вспомнить его о давно былом, грудь его сжимала тоска. Заметив, что на глаза навернулись слезы, он немедленно встряхивался и ворчал: «Безумная московитка». И поэтому, даже когда он заметил, что помощник, мальчишка-абиссинец Джафер, который уже три года находился при нем, по ночам тайком слушает, очарованный, песни Александры, он ничего не сказал. И когда заметил, как парень шепчется о чем-то с девушкой, – тоже. В какой-то момент ему показалось, что парень плачет. Ну и пусть. Если Сюмбюль-аге не дано оплакивать свою участь евнуха, так пусть хотя бы Джафер поплачет. Плач умывает душу. А у Сюмбюля душа не умывалась уже давно. Он сейчас не мог даже вспомнить, когда плакал в последний раз. «А ведь и правда, когда же я плакал? – думал он. – Неужели той страшной ночью, когда попался работорговцам? Или же тогда, когда тот страшный нож навсегда изменил мою жизнь?» Теперь Сюмбюль не мог вспомнить.
29
Фалака – орудие наказания, деревяшка, к которой привязывают ноги и потом бьют палками по пяткам.