— Думаешь, я совсем дурачок, да? — обиделся Си-Джей. — Показывал уже, не стоит она много денег. В музей отнести посоветовали. Ага, есть у меня время по музеям шляться. Все, малец, закрыли тему.
Он явно потерял ко мне интерес, с нетерпением поглядывая на телефон. Правда, на прощание сказал:
— Адресок запиши. Какой-какой? Качалки, ты ж хотел! Потом еще спасибо скажешь.
Я отказался и он, махнув рукой, принялся названивать кому-то, видимо своей красавице.
Начал накрапывать дождь, который скоро разошелся и заморосил частыми мелкими каплями. Он был тоскливый и нудный. Таким же унылым и серым было мое настроение. Прошло уже не меньше двух часов как я покинул, набитую мониторами каморку Си-Джея и распрощавшись с ним отправился на городскую площадь, которая хоть и носила официальное название Центральной, была более известна как Пожарная, от стоявшей на самом ее краю старой пожарной башни — местной достопримечательности. Башня была приземистая и основательная, каменная призма, обветшавшую смотровую площадку которой венчала четырехскатная черепичная крыша. Воздвигли ее в ту пору, когда окрестные домишки были еще низкорослыми и хорошо обозревались с высоты каланчи. Теперь же она едва могла претендовать на звание самого высокого здания в городе, а роль городского стража уже давно перешла к диспетчерам местной пожарной части. Тем не менее башня была очень популярна в народе и на ее фоне частенько устраивали фотосессии любители ретростиля, она служила отличной декорацией для романтических встреч, а под крышей ворковали голуби, придавая этим встречам особый колорит. Я в нетерпении поглядывал на часы. Птицы все не было. В глубине души я уже отчетливо, с холодной ясностью понимал, что она не придет, но почему-то не мог уйти. Все ждал, спрятавшись от водяных струй в широком дверном проеме башни. Здесь вовсю гуляли сквозняки, но хоть не лило на макушку. Впрочем, я и так основательно промок. Стало темнеть, и я нехотя двинулся обратно в интернат. По дороге все же решил забежать в библиотеку, глянуть, может Птица еще там, зачиталась или дождь пережидает. Хотя и не верил в это. Конечно, ее там не было. Я обошел все залы, но безрезультатно. Надо было возвращаться. Я шел, прибавляя шаг, пытаясь нагнать упущенное время, припустил вслед за ускользающими минутами как отставший пассажир за набирающим ход поездом. Мне вдруг захотелось побыстрее попасть домой, чтобы обсохнуть и согреться, стряхнуть напряжение и усталость. По дороге непроизвольно вертел головой вглядываясь в спешащих по своим делам прохожих. Высматривал зачем-то Птицу, понимал, что бесполезно, что она скорее всего уже сидит в своей комнате, пьет с Елкой чай или читает, и думать забыла о том, что ее до сих пор может кто-то ждать. Но все равно натыкаясь взглядом на неясные в дождливых сумерках похожие на нее силуэты, напрягал зрение, всматриваясь в размытые очертания, чтобы в следующую минуту испытать легкий укол разочарования.
В плотной синей мгле осеннего вечера интернатские окна заманчиво светились золотыми огнями, моросящий дождь делал их зыбкими и призрачными. Наш «дом с привидениями» выглядел на редкость живописно и при наличии воображения даже жутковато. Так что пока я шел по центральной аллее через влажно шелестевший темный парк в голове теснились образы из разных виденных мной фильмов ужасов, не хватало только заунывного воя хищников или зловещего уханья сов. Это немного щекотало нервы.
Глава 16 Возвращение Йойо
В комнате было темно и пусто, но тепло. Скинул мокрую куртку и, повесив ее сушиться на спинку стула, потрогал батарею. Она была такой горячей, что обжигала пальцы. Ну, наконец-то! Не зря в последнее время в этих древних чугунных монстрах с частоколом ребристых секций слышалось тонкое мелодичное журчание. Я тогда закрывал глаза и пытался представить себя лежащим на берегу говорливого лесного ручья. Немного погрел о батарею озябшие, покрасневшие руки, потом осмотрелся и понял, что Йойо еще не появлялся. Не было ни его куртки, ни гитары. Меня это встревожило. Обычно он не уходил надолго. Где он мог так задержаться? Ведь даже не сказал куда пойдет. Может, решил нанести ответные визиты своим ночным приятелям? Все равно странно. Зачем торчать у них весь день, когда они сами вот-вот должны нагрянуть. Тревога не унималась, и я пошел к Птице. Может она знает, куда мог запропаститься мой неугомонный сосед. Все же почти ночь на дворе. Да и хотелось увидеть ее, убедиться, что все в порядке. Однако и Птицы тоже не было. В ответ на мой вопрос Елка только пожала плечами: где-то здесь. Я бестолково заметался по коридорам, не зная куда пойти и где ее искать. Безрезультатно пробежавшись по этажам, свернул на лестницу черного хода. Там было темно. Лишь через небольшие окна, прятавшиеся в глубоких нишах, проникал на площадки свет уличных фонарей, разбавляя царивший здесь полумрак. Где-то наверху горела тусклая лампочка. Эту лестницу мало кто использовал по назначению, особенно по вечерам, место было какое-то жутковатое, да и находилась она в самом конце длинного коридора с нежилыми комнатами. Впрочем, для любителей уединиться все это было только на руку. Здесь частенько назначали свидания, когда погода не располагала к прогулкам, или просто было лень куда-нибудь тащиться. Причем парочки могли не опасаться, что их кто-то застанет врасплох. Двери, ведущие на лестницу с этажей, были такие скрипучие, что вполне заменяли собой сигнализацию. Впрочем, мало кто из интернатских страдал от застенчивости.
Я спустился вниз до самого подвала, но там никого не было. Пришлось вернуться и подняться выше, на площадку третьего этажа. Птица сидела на корточках, на полу, сжавшись в комок и почти сливаясь в густой тени со стеной. Я облегченно вздохнул, присел рядом и попытался заглянуть ей в лицо:
— Еле нашел! Ты от кого здесь прячешься? — До меня вдруг донеслось ее учащенное дыхание. — Эй-эй! Ты что, плачешь что ли?
Я осторожно взял ее за плечи:
— Эй, Птица, да что случилось-то? Ты можешь мне сказать? Тебя обидел кто-то? Девчонки, Роза?… Это он да, Птица, Син?
Когда я упомянул про Синклера, она отрицательно помотала головой, но не сразу, и плач стал словно горше. Я поднялся, увлекая ее за собой и, поддавшись внезапному порыву и поражаясь собственной дерзости, обнял. Наверное, со стороны мы стали похожи на парочку, но в тот момент я об этом даже не думал. Мне только хотелось, чтобы Птица перестала так горько плакать, хотелось как-то утешить ее. Она не отстранилась, а напротив, теснее прижалась и уткнувшись в плечо, продолжала судорожно всхлипывать.
— Ну ладно, не хочешь, не рассказывай, — едва касаясь волос, погладил ее по голове. — Только не плачь, не надо. Хочешь, я с ним поговорю?
О чем я собирался говорить с Сином, не представляю. Да и не стал бы он меня слушать. Вот только если бы это могло ей чем-то помочь, наверное, попытался, нашел, что сказать. Может, что только свинья последняя могла обидеть такую девчонку как Птица. Но Птица снова отрицательно покачала головой.
— Может я смогу помочь? И я умею хранить секреты, если что…
Она не ответила, но постепенно плач стал стихать. И скоро Птица лишь приглушенно всхлипывала. Наконец, успокоившись, она, судорожно вздохнув, спросила:
— Хьюстон, почему так сложно жить?
— Не знаю, Птица…
Я не знал ответа. Не знал, чем мог ее здесь успокоить, что сказать. И почему-то показалось, что виноват в ее слезах был все же Син. А может Роза, а вернее, они оба. В памяти вдруг всплыл один эпизод. Это было недели две назад. Прыгая через ступеньки, я летел вниз по лестнице, погруженной в вечерний сумрак, когда на площадке нижнего этажа, у самой двери, ведущей наружу, заметил две тени. Вернее, сначала принял их за одну, так близко друг к другу они стояли. Я затормозил, намереваясь дать задний ход. И уже успел в замешательстве пробормотать «ссори», как вдруг узнал в слившихся фигурах Розу и, вглядевшись, ясно различил за ее пышной гривой, светлую шевелюру Сина. Не в силах поверить своим глазам, я ошеломленно застыл на месте, словно по команде замри.
— Что встал, Хьюстон, — Роза слегка обернулась, глаза ее недобро блеснули. — Пшел вон. Тебе все равно не обломится.
Я, все еще в смятении, таращился на них, когда Син со словами: «Погуляй, подруга!» резко оттолкнул висевшую на нем Розу. Она обиженно пискнула, а я, наконец, обрел способность двигаться. И, не став дожидаться окончания этой пикантной сцены, поспешно ретировался. Через несколько минут Син догнал меня в коридоре. И с ходу, схватив за грудки, с силой припечатал к стене, так что я с глухим противным звуком ударился о нее затылком: