— Хоть слово Птице вякнешь, и я тебя закопаю, понял, урод!
В его красивых серых глазах, за темным веером ресниц плескались замешательство и страх, самый настоящий страх. А еще в них была угроза, тоже настоящая. Он бы закопал меня прямо сейчас, если бы мог. Но он не мог, хотя и очень хотел, поэтому я просто аккуратно, хоть и с некоторым трудом, отцепил его руки от своей рубашки:
— Сами разбирайтесь.
И пошел дальше.
— Я тебя предупредил, — камнем метнулось мне вслед. — И вообще, это ничего не значит!..
Да, конечно, кто бы сомневался! Я не стал бы рассказывать Птице и без его угроз. Просто не хотел, чтобы эта грязь хоть как-то ее касалась. Но выводы для себя сделал. Нет, я не заблуждался в характере их отношений. И ни на минуту не позволял себе обмануться мыслями, что Синклер отпустит вдруг Птицу, увлекшись прелестями Розы. Просто потому, что больше там нечем было увлекаться. За яркой оберткой скрывался довольно невкусная конфетка. А Синклер был отнюдь не дурак. Ее грубоватая, откровенная напористость, а Роза еще до Птицы не давала ему прохода, возможно, льстили Сину, затрагивая самые темные струны души, но Роза не играла в его жизни никакой роли. Он легко и даже грубо отшивал ее, когда она пыталась подкатить к нему на людях, равнодушно пропускал мимо ушей ее прозрачные намеки и игривые замечания. С Птицей он был совсем другим: мягким, спокойным, уверенным. Голодный, хищный блеск совсем исчезал из его глаз, когда он смотрел на нее. В них светилось, что-то отдаленно похожее на тихое радостное изумление. Не скажу, чтобы мне это нравилось. А если честно, совсем не нравилось.
Я снова осторожно провел рукой по ее волосам, и мне показалось, что от нее едва уловимо запахло больницей. Я хорошо знал этот запах, он навсегда врезался мне в память еще там, в клинике: смесь лекарств и дезинфекции, острый запах боли, страха и одиночества. Я не хотел, чтобы от нее так пахло. Тревога сжала сердце ледяными когтями, когда я представил Птицу в унылых и безликих больничных стенах, пропитанных этим запахом.
— Ты что была в больнице? Что-то случилось? Птица, с тобой все в порядке?
Она вздрогнула и замерла, затаив дыхание. Потом подняла голову и сказала спокойно:
— Со мной все в порядке, Хьюстон. С чего ты взял?
Я снова принюхался, ткнувшись лицом ей в макушку. От ее волос как всегда слегка пахло яблоком, но этот запах тоже там был, совсем незаметный, призрачный. Она подняла голову и посмотрела на меня. В царящем на площадке полумраке я никак не мог уловить выражение ее глаз.
— Запах, — сказал я, — знакомый.
— Тебе показалось, — она ласковым жестом убрала упавшие мне на глаза пряди и вздохнула. — А ты пахнешь дождем и еще как будто лесом, хвойным лесом, сосновыми иглами, смолой. Волосы совсем влажные. Ты все-таки ждал меня, да? Промок, устал, а я не пришла, такая нехорошая, правда? Ты извини меня ладно. Я не забыла про тебя, не думай. Просто не смогла. Я хотела, но не вышло, мне так жаль.
И в эту минуту мне очень захотелось обнять ее покрепче, не как другу, а по-настоящему. Так, что даже кончики пальцев закололо от напряжения и в голове зашумело. Наверное, если бы мы еще немного постояли так, как будто парочка, или она снова опустила мне на плечо свою голову, я бы не сдержался. Натворил бы дел. Может, еще и целоваться полез. Такой был соблазн, что мысли путались. Накатило что-то на меня. Чтобы уж совсем не посчитала она меня за скотину какую, что момент только и ловит, отодвинулся и сказал:
— Не страшно, высохну. Ну что, легче стало?
Она кивнула, присела рядом на подоконник и, спохватившись, спросила:
— Ты меня искал зачем-то?
— Ох, точно! — отступившее на время беспокойство, охватило меня с новой силой. — Йойо пропал! Как ушел утром, до сих пор нет. Не случилось бы с ним чего. Он вроде говорил, что ненадолго выйдет, а уже ночь…
Птица посмотрела на меня и улыбнулась, словно сквозь дождь солнце проглянуло:
— Он вернется, не волнуйся. Не сегодня. Может через день или два… С ним бывает иногда такое.
Я воззрился на нее в недоумении, а она вдруг сказала:
— Хьюстон, ты где-то джемпер порвал.
На плече и в самом деле красовалась небольшая прореха с неровными краями. Наверное, в парке зацепился, когда через кусты лез. Вот досада. Он был у меня единственным и еще довольно приличным. Я старался беречь его насколько возможно.
— Наверное, в парке, — подтвердила мою догадку Птица и добавила, — Снимай, я зашью.
— Да зачем, — меня охватило смущение, — я и сам могу.
— Здесь нужно аккуратно, чтобы незаметно было. У тебя не получится. А нас учили. Чего ты боишься? Снимай же! Завтра отдам. Жалко ведь, красивый такой… И тебе идет.
Да, жалко. Этот джемпер подарил мне Карандаш, еще в прошлом году. Он как-то принес его на занятия в прозрачном целлофановом пакете, и, отозвав меня в сторонку, застенчиво сказал:
— Вот, для сына брал, да с размером промахнулся, маленький оказался. Возьми, пожалуйста, не хочу возиться, обратно нести. Да и чек потерял.
Он развернул джемпер, протянул его мне и попросил:
— Примерь.
Я немного растерялся и, покраснев, натянул его на себя. Джемпер был глубокого серого цвета, очень мягкий, теплый и, как мне показалось, достаточно дорогой.
— Как на тебя сделан! — Карандаш удовлетворенно улыбнулся, посветлев лицом. — Вот и славно.
— Может без чека примут? — пробормотал я. — Наверное, поменять еще можно…
— Не-не, — он замахал руками. — Даже думать об этом не хочу. Выручи уж. Не выбрасывать же.
— Спасибо большое… Может вам что-нибудь по хозяйству сделать нужно? Я бы мог…
— Ну что ты! Перестань! Ты и так мне помог, носи на здоровье. Все, иди работай. Да обрати внимание, у тебя фон бледновато выходит, и над бликами потрудиться нужно. Это же керамика, не пластик, они ярче, звонче должны быть на глазури.
— Хорошо, учту. Спасибо…
Мне было отчасти неловко, и в то же время вещь эта пришлась как нельзя кстати. Свой старый свитер, подарок спонсоров, я давно перерос. Он словно в одночасье съежился на мне, и как я не старался натянуть поближе к пальцам уже изрядно обтрепанные рукава, они упорно задирались выше, оголяя запястья. Да и тесновато в нем было. Обновку я старался беречь, чтобы Карандаш не подумал, что я не ценю его подарок. Наверное, только этим я и мог его отблагодарить.
— Хьюстон, мне может отвернуться?
Настроена Птица была решительно. Я, краснея от смущения, стянул джемпер и отдал ей. Она свернула его тугим валиком и обнадежила:
— За Йойо не переживай. Не пропадет.
— Что только я его приятелям скажу, когда появятся?
— Не появятся, — уверенно сказала Птица, продолжая с улыбкой смотреть на меня. Потом протянула руку и поправила завернувшийся воротник рубашки, снова пригладила мне встрепанные волосы, провела ладонью по щеке, заставив сердце учащенно забиться где-то в районе горла. — Если скучно станет, к нам приходи. Мы с Елкой не такие бродяги.
Птица и в самом деле на следующий день, вечером принесла мне джемпер. Прорехи словно не было никогда. И еще от него почему-то пахло зелеными яблоками, так же как от волос Птицы. Я невольно принюхался.
— Я постирала его в шампуни, — объяснила она, заметив мелькнувшее у меня на лице удивление.
— Да зачем, он чистый был. Но все равно спасибо.
Мне стало так приятно от ее заботы, только немного неловко. Она рассмеялась в ответ.
— Йойо не вернулся?
— Нет. Ты действительно думаешь, что с ним все в порядке?
— Конечно, это же Йойо! Кто его обидит — трех дней не проживет. Да я шучу, Хьюстон. Нет, в самом деле, вернется, вот увидишь. Отдыхай пока, отсыпайся!
Легко сказать — отдыхай. Я спал тревожно, то и дело просыпаясь. Пустая кровать напротив, непривычная тишина в комнате давили, прогоняя сон. Я невольно думал о Йойо: где он, что с ним. Ворочался с боку на бок, прислушиваясь к завыванию ветра за окном и представляя замерзшего, одиноко бредущего во мраке ночи друга. Подскакивал в кровати, обливаясь холодным потом при мысли, что он мог нарваться на каких-нибудь недружелюбных типов. Комплекция у Йойо была не самая выдающаяся, прямо сказать довольно хлипкая, а гитара заметная. Несмотря на неизвестно на чем основанный оптимизм Птицы, я весь извелся, представляя Йойо в окружении стаи уличной гопоты. Не думаю, что он мог бы отбиться от них парой песенок. Хотя, когда дело касалось Йойо, ничего нельзя было сказать наверняка. И все же, и все же… На вторую ночь я увидел его во сне. Он лежал, раскинув руки на усыпанной спелыми, крупными ягодами земляники поляне и смотрел, не моргая, в небо на быстро плывущие по нему облака. И хотя губы у него не шевелились, я слышал его голос, музыку и песню. Я забыл этот сон сразу как проснулся и вспомнил только спустя много-много лет, в одну памятную для меня ночь.