Птица словно только и ждавшая, когда мы останемся одни, достала из кармана тонкий, плоский пакет, завернутый в хрустящий пергамент:
— Это тебе от меня. Расти большой, Хьюстон!
И, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в щеку. Я тут же зарделся как юная дева, и чтобы скрыть растерянность, неловко пробормотав спасибо, развернул подарок. Это был набор открыток из музея современного искусства, репродукции картин Йона Шефлера. Мне стало жарко от смущения и удовольствия. Неужели она заметила, как я на них смотрел. Я снова взглянул на нее с благодарностью:
— Здорово, спасибо!
Лицо у нее стало таким довольным. Она улыбнулась и, совсем по-детски немного наклонив голову, простодушно спросила:
— Тебе, правда, нравится?
— Да, очень! — искренне ответил я. Мне бы понравилась даже дохлая жаба из ее рук, но это было нечто совсем особенное. И подарок, и поцелуй. Меня так и подмывало вернуть его. Поцелуй, конечно, не подарок, но я не решился. Хотя, показалось, что Птица ждала чего-то такого. Думаю, всего лишь показалось… А потом пришел Син… Незадолго до этого успели вернуться, гремя отмытыми до блеска бокалами, Йойо и Елка. Наверное, это было хорошо, что успели, а то могло выйти как-то неловко. Син и так разозлился, хотя старался не показывать. Он подчеркнуто вежливо, одними губами, улыбнулся на шутку Елки, что кто опоздал, тот не успел. Процедил сквозь зубы: «поздравляю», хотя по интонации было больше похоже на «чтоб ты сдох». Демонстративно обнял Птицу за плечи и быстро увел, не дав попрощаться… И все равно это был лучший день рождения в моей жизни.
Глава 18 Удар мячом
Откровенно сказать, к спорту я отношусь, хоть и хорошо, но достаточно спокойно. Скорее даже равнодушно. Одно время пытался с его помощь понизить свою весовую категорию. Чего только не делал: бегал, когда удавалось урвать немного времени. Обычно пораньше уходил с занятий в студии и наматывал круги по парку, пока в глазах не начинало темнеть, по самой его окраине, чтобы поменьше радовать зевак. Подтягивался на турниках, качал пресс, отжимался. Даже хотел записаться в какую-нибудь секцию, но передумал. Представил все эти взгляды и смешки, и понял, что не готов. Хотя может и зря. В общем, довольно долго тешил себя мыслью, что моя настойчивость изменит мою жизнь и я смогу наконец слиться с толпой и соответствовать общепринятым стандартам. А сломался, когда понял, что все бесполезно. Я легко пробегал несколько кругов по периметру парка, держа при этом хороший темп, отжимался и подтягивался, но не худел. Даже, показалось напротив, еще прибавил. Выть хотелось от бессилия. Как ни странно, хоть я и бросил изводить свой организм физической нагрузкой, потребность в интенсивном движении осталась. Особенно, когда на душе было мутно или неспокойно. Тогда, как прежде срывался в парк и бегал там до изнеможения.
Так вот, несмотря на все свое равнодушие к спортивным состязаниям, я уже вторую неделю торчал на тренировках волейболистов, иногда пропуская ради этого занятия в студии. Нет, не участником. Кто бы меня взял! А зрителем. Смотрел как сборная команда нашей школы готовилась к соревнованиям. Играть должны были с какими-то мастерами из соседнего города. И Птица была в команде. Она очень грациозно двигалась. Так упруго, легко и в то же время плавно, как будто танцевала, а не играла. Глаз нельзя было оторвать. В белой майке и черных шортах, форме нашей команды, она напоминала мне чайку над водой. Я сидел за спинами других болельщиков и украдкой рисовал ее в движении, делал наброски в маленький блокнот, чтобы потом их пересматривать. Иногда она бросала мимолетный взгляд в мою сторону, и в этот момент мне чудилась легкая улыбка на ее губах. Син тоже был в команде, только юношей. Он отлично играл. Я остался как-то раз на одну из его тренировок. Посмотрел чуть-чуть и ушел. Думаю, что у его соперников немного будет шансов на победу. И Син тоже сидел на тренировках Птицы. Но, конечно, не за спинами других, а в первом ряду, бурно реагируя на каждый выпад подружки, подбадривал ее криками, что-то эмоционально советовал, в общем, жил полной жизнью. А еще в команде была Роза.
Это случилось на последней перед состязаниями тренировке. Я видел, как Роза, она стояла по другую сторону сетки, уже в самом конце игры, перед финальным свистком, вдруг подпрыгнув мощным броском, а девушка, она, надо сказать, была не слабая, послала мяч прямо в голову Птице, которая в этот момент зачем-то нагнулась. Удар пришелся чуть выше виска, и Птица как-то сразу рухнула на пол, словно ее сразила пуля. Мир на секунду замер в звенящей тишине, а потом взорвался голосами. Я, подскочив, бросился вместе со всеми к лежащей, как сломанная кукла Птице, совершенно потрясенный и ошеломленный. Мне показалось, что она была без сознания. Вокруг столпились люди, тренер пытался привести Птицу в чувство, похлопывая по щекам, громко и настойчиво повторяя ее имя.
— Эй, кто-нибудь принесите воды, — закричал он. И тут Птица, наконец, открыла глаза, наши взгляды встретились, и она прошелестела слабым голосом:
— Хьюстон?
— Да-да, Птица! Ты как?
Я хотел взять ее за руку, но не успел. Кто-то сильным рывком оттолкнул меня от нее. Син, склонился над Птицей и принялся взволновано повторять:
— Что это? Что случилось? Птица, что с тобой? Тебе плохо?
Пока тренер не скомандовал:
— В медпункт, быстро.
После чего Син подхватил Птицу на руки и почти бегом бросился с ней к выходу из зала. Я пошел следом. Син с тренером скрылись за дверью медпункта, а я остался ждать снаружи. Вскоре ко мне присоединилось еще несколько человек из команды. Девчонки стояли чуть поодаль и негромко перешептывались между собой. Прошла целая вечность, прежде чем тренер вышел, и окинув нас хмурым взглядом сказал:
— Идите в зал. Все в порядке, оглушило просто. Бывает. Игра есть игра, внимательнее надо быть, а не зевать.
Мы двинулись обратно. Девчонки, оживленно обсуждая случившееся, быстро убежали. А я, свернув за угол, присел на скамейку, стоявшую возле окна в пустом темном коридоре. Не мог идти, ноги сделались как ватные. Какое-то время сидел, приходя в себя, пока в гулкой тишине этажа не послышались голоса. Тренер давил на Сина, чтобы он шел на тренировку, а тот наотрез отказывался. Говорил, что не может сейчас играть и что ему нужно еще Птицу до интерната проводить. На что тренер заметил, чтобы он хоть до завтра в себя пришел, а то нашим лучше сразу сдаться, и нехорошо команду подводить из-за таких пустяков. На что Син, разозлившись, огрызнулся:
— Хороша команда, где своих бьют.
Мне не хотелось, чтобы они меня здесь видели. Немного перевел дух и вернулся в зал. Когда появились Син и тренер, я понял, что предстоит разбор полетов. Син был очень бледным, еще бледнее Птицы. Когда все это случилось его в зале не было, он ушел переодеваться. Выскочил в шортах и майке, и под кожей у него рельефно выделялись накаченные мускулы. Скользнув глазами по нашим лицам, Син спросил угрюмо:
— Кто это сделал?
И поймав несколько, машинально кинутых на Розу взглядов, двинулся к ней напряженной, угрожающей походкой. Роза сразу покраснела и, попятившись от него, испуганно забормотала:
— Я нечаянно, Син! Клянусь тебе, что нечаянно!
Она сразу сникла, стала такой растерянной и очень жалкой. Даже подурнела. Глаза у нее медленно наполнились слезами, и вслед за ними по щекам потекли темные ручейки туши. Син долго смотрел на нее тяжелым, пристальным взглядом, под которым Роза стояла неподвижно замерев, словно кролик перед удавом, и лишь беззвучно шевелила губами, пытаясь еще что-то сказать в свое оправдание, пока наконец не выдавила:
— Это вышло случайно, Син, я не хотела. Кого хочешь, спроси.
Син, зло и презрительно, как только он один мог, усмехнулся, потом снова пробежался взглядом по нашим лицам. И вдруг уставился на меня и спросил:
— Что скажешь, Хьюстон?
Я пожал плечами:
— Ничего нового. Ты же сам слышал — случайность. Лучше скажи, что с Птицей?