Он не ответил. Еще несколько секунд жег меня взглядом, потом отвернулся и ушел в раздевалку, собрал свои вещи и отправился обратно, к Птице. После его ухода Роза снова потерянно пробормотала: это же случайность, зачем он так! и пошла рыдать на скамейку, где ее стали громко и эмоционально утешать подружки.
Конечно, этот удар не был случайностью, и Роза я думаю хорошо прицелилась, только плохо подумала, чем это могло лично для нее обернуться. Но мне вдруг стало жаль ее. Было неудобно и отчего-то немного стыдно видеть всегда ослепительно-эффектную Розу такой потерянной, такой некрасивой.
На тренировку Син не вернулся и на следующий день играли без него. Продули почти в сухую. Птица тоже не участвовала. Врач запретил ей на какое-то время спортивные занятия, и вечерами они с Сином прогуливались неторопливо по дорожкам парка, спрятавшись под зонтом от мелкого, нудно моросящего дождя. После этого случая Роза для нашего красавчика перестала существовать. Я часто видел ее потом без привычного боевого раскраса, с заплаканными глазами и покрасневшим опухшим от слез носом. Роза еще долго пыталась наладить с Сином хоть какие-то отношения, подкарауливала его в коридоре, что-то лепетала, видимо пытаясь в очередной раз оправдаться. Но он нетерпеливо выслушивал ее с каменным лицом и ни слова не говоря шел дальше, так словно она была просто досадной помехой на его пути, мошкой на лобовом стекле его жизни. Я не оправдывал Розу, наверное, просто как никто другой мог понять ее чувства. Перед Птицей она, кстати, так и не извинилась.
Зато Син не отходил от Птицы ни на шаг, даже в школе торчал у нас на каждой перемене. Однажды, улучив момент, я подсел к ней за парту, чтобы спросить, как она себя чувствует. И Птица, улыбнувшись, ответила:
— Хорошо, только шишка еще болит немного. Вот, потрогай, какая здоровая.
Осторожно дотронувшись, я в самом деле ощутил под волосами небольшое вздутие и тихонько подул на него, раздвинув густые пряди.
— Уже лучше?
— Да, почти прошло.
Птица рассмеялась, а я снова подул чуть сильнее. Так в детстве, далеком и почти забытом, лечили мне синяки и ушибы родители. Не знаю почему, но это действительно помогало. Сквозь радугу слез я видел склонившееся над моей разбитой коленкой лицо матери. Она что-то ласково шептала и осторожно дула на кровоточащую ссадину, промокая ее платком. Боль стихала, и становилось так хорошо. Но я все равно нетерпеливо ерзал и похныкивал, пока меня мазали йодом, чтобы уже через минуту вновь мчаться куда-то навстречу приключениям.
— Да ты волшебник, Хьюстон! — глаза у Птицы заискрились весельем. — Спасибо!
Прозвенел звонок, возвещая начало занятий, и тут я заметил стоящего в дверях Сина. Я успел поймать его угрюмый задумчивый взгляд, а через мгновение он исчез.
Глава 19 На старом чердаке
На сложенном вдвое листе бумаги, подсунутым под дверь комнаты, было написано четким округлым почерком: «Сегодня в час ночи приходи на чердак. Есть разговор». Я нашел это послание, вернувшись с занятий в студии. Несмотря на то, что вместо подписи красовалась размашистая закорючка, сразу догадался, что оно от Сина. Что ему понадобилось? И почему чердак? Нельзя поговорить в другом месте? Впрочем, какая разница. Я, кстати, там еще ни разу не был. Даже любопытно взглянуть. На чердак из нежилой части верхнего этажа вела старая скрипучая лестница, которая своей верхушкой упиралась в квадратный люк, закрытый крепким деревянным щитом с большим навесным замком. Ну, замки для нашего умельца не проблема! До часа было далеко, но у меня уже засосало под ложечкой от неприятного предчувствия. Идти не хотелось, ничего хорошего меня там не ждало. Вспомнил вдруг, что видел где-то в шкафу фонарик. Он мог пригодиться. Нашел не сразу. Фонарик закатился под тумбочку, и остался бы лежать там, не замеченный мной, если бы не Йорик.
Йойо был в очередной отлучке, и я с грустью подумал, что Син специально выбрал время, когда я был один, без дружеской поддержки. Йорик, как всегда, когда Йойо отправлялся бродяжничать, вел себя неспокойно, прятался по темным углам, где-нибудь под мебелью. Я задел, торчавший из-под тумбочки горшок ногой, когда, безрезультатно обшарив полупустой шкаф, решил найти хотя бы спички. Он опрокинулся и покатился куда-то вглубь, глухо стукнувшись о стену. Я охнул, испугавшись, что нечаянно разбил его. И не представляя, что тогда делать, полез доставать компаньона. Йорик, к счастью, был цел, а за ним у самого плинтуса валялся фонарик. Светил он тускло, садились батарейки. Значит, ненадолго хватит, но хоть что-то.
— Спасибо, дружище! Ты настоящий товарищ, хоть и горшок горшком! — от души поблагодарил я Йорика, и в ожидании назначенного часа завалился с книжкой на кровать. Однако, сколько не силился не мог одолеть и страницы. Скользил взглядом по строчкам, не понимая написанного, и все время возвращался мыслями к записке. Не выдержал и, одевшись, вышел немного пройтись. Подморозило, с неба сыпал мелкий снежок, словно мукой припорашивая землю. На улице редкие прохожие спешили по домам, тяжелые сумки и пакеты с продуктами оттягивали им руки. Ужин я пропустил, в горле стоял комок, и одна мысль о еде вызывала отвращение.
Вдоволь находившись по улицам, залитым искусственным светом фонарей, вернулся обратно. Когда подходил к интернату невольно бросил взгляд на крышу. Два больших чердачных окна, забранных деревянными решетчатыми ставнями, были похожи на полуприкрытые глаза. Казалось дом равнодушно и сонно следит за тобой. По покатым, железным бокам кровли скользил сдуваемый ветром снег. Больше ничего интересного я не увидел. В комнате было темно, без Йойо она казалась пустой и мрачной. Я подумал о Птице и, достав альбом, стал рисовать. Я рисовал Птицу на фоне облаков. Она стояла на высоком холме, раскинув руки, будто хотела взлететь. Позади нее на небе разворачивалась драма из грозовых туч и солнечных лучей, которые как золотые пики пронзали сизые клубы, окружая тонкую фигурку сияющим ореолом. Карандаш легко скользил по бумаге, и акварель, следуя за мысленным образом, ложилась удивительно хорошо. Я так увлекся, что позабыл обо всем. Когда закончил, бросил мимолетный взгляд на часы и подскочил. Стрелки показывали час ночи. Сердце заколотилось как ненормальное и, боясь опоздать, я быстро выбежал из комнаты. Подумал, если задержусь еще хоть на минуту, Син уйдет в полной уверенности, что я струсил. Не то, чтобы это было так важно, но все же…
Как и предполагал, замка на люке не было. Из приоткрытого чердачного проема, темной угрюмой щели, тянуло стылым холодом. Я прислушался. Стояла вязкая, опасная тишина, такая чуткая и настороженная, что я невольно придержал дыхание. Может, Син уже ушел, не стал меня ждать. Вот досада! Специально не стал, хотя я опоздал совсем чуть-чуть. Теперь будет клеймить как труса. А может он наверху, разминается перед «разговором»? Да нет, я бы услышал, шаги или дыхание. Ведь, не стоит же он там, замерев столбом. Чтобы попусту не гадать, полез наверх. С громким противным скрежетом отошел в сторону, закрывавший отверстие, тяжелый деревянный щит, оббитый по периметру полосками железа. Вот и чердак. Навалился слепящей чернотой, холодом, и сразу дал понять, что оставлять куртку в комнате было большой ошибкой. Посвистывая, под крышей гуляли ледяные сквозняки, которые только и ждали моего появления, чтобы тут же накинуться, пронзая своими цепенящими жалами тонкую ткань рубашки и надетой под нее футболки. Через какое-то время глаза привыкли к темноте, разбавленной бледным светом, сочившимся из-за решетчатых ставень, и мне показалось, что в дальнем углу маячит черным сгустком тени силуэт человека. Я окликнул Сина и сделал несколько шагов ему навстречу. Тень тоже колыхнулась, и в этот момент, заскрежетав, поползла на место крышка люка, оглушающе громыхнула, входя в пазы. От стука собственного сердца я на мгновение оглох и не сразу разобрал, что снизу мне кричит Син. Подскочив, подергал за торчавшую на щите скобу, но внизу лишь глухо загремел замок. Я был заперт.
— Эй, Син! Ты же, вроде, как поговорить хотел? — прокричал я, быстро наклонившись к толстым доскам на крышке люка, между которыми виднелась тонкая щель и пробивалась узкая как лезвие ножа полоска света.
— Ох ты и дебил, Хьюстон! — язвительно расхохотался он в ответ. — Разбежался. Не о чем мне с тобой разговаривать. Я тебя, урода, предупреждал, чтобы ты не нарывался? Предупреждал. А ты не понял, как видно. Хотя, что взять с дебила! Если, по нормальному не доходит, так посиди тут, подумай. Ты у нас очень горячий мальчик, вот и остынь немного. Глядишь, что умное придет в пустую башку, тогда и поговорим. Возможно.