— Ерунда, ты мне никогда не надоешь. Знаешь, я надеялся, что ты привыкнешь, что тебе понравится. Я понимаю, тебе со мной скучно, со стариком.
Он был таким расстроенным.
— Нет, что вы, мне очень хорошо с вами. Нет, правда! Как будто… как будто с отцом. И какой же вы старик, не надо так говорить. Но я должен вернуться. Мне это нужно, понимаете.
— Да, наверное… Мне будет не хватать тебя.
— Вы просто скучаете за своими детьми.
Я сказал это в надежде, что Карандаш подумав про своих родных, отвлечется и повеселеет, как он всегда светлел лицом, когда рассказывал про них всякие истории, но он покачал головой:
— Нет, это другое. Я конечно, скучаю за ними, но по-другому. Дети, ты любишь их за то, что они твои дети, даже если они и не очень на тебя похожи. А с тобой мне хорошо, потому что ты — это ты, вот такой, какой есть. Такой вот очень славный человек. Я помню, как ты первый раз появился у меня на занятиях. Был такой серьезный, сосредоточенный, то и дело краснел. Стоял в стороне от других новичков, сам по себе. Все были с родителями, а ты — один, и казался старше своих сверстников.
— И вам стало меня жалко. — Я усмехнулся. Я тоже помнил этот день, как страшно волновался тогда. А еще был так рад, что попал в настоящее учебное заведение для художников, где каждый студент казался мне будущей знаменитостью и где они, наверное, по недоразумению, смотрели на меня как на равного.
— Жалко? Нет, ты не выглядел жалким. — Он задумчиво помолчал. — Мне стало интересно, что ты за человек такой. Это трудно объяснить. Я, знаешь, не мастер подбирать слова, но ты мне очень дорог. Просто помни это. Хорошо?
Я кивнул и благодарно сжал ему руку. Через несколько дней Карандаш уехал в санаторий, а я, проводив его, вернулся к Йойо. Он встретил меня совершенно сумасшедшим оглушительным пассажем на гитаре и бодрым радостным воплем:
— Йоххууу! Кто к нам вернулся! Да это же, Бемби! Брат, да ты никак банк ограбил!
И в самом деле я был обвешан пакетами со всякими вкусняхами. Это Карандаш перед отъездом накупил нам с Йойо гостинцев. Мы чуть не поссорились, когда я попытался отказаться. И своих ночных приятелей угостите, сказал он, вручая мне свертки. Впрочем, ночные люди оценили его широкий жест по достоинству. И той ночью, после моего возвращения, мы пировали до самого утра. А Йойо, мне кажется, превзошел сам себя, закатив настоящий концерт. Меня особенно растрогало, когда он сказал, что посвящает эту ночь одному своему очень хорошему, но неразумному другу, и при этом подмигнул мне по-кошачьи зеленым лукавым глазом. Я засмеялся, впервые за долгое время, чувствуя искреннее веселье. Жизнь начала входить в прежнюю колею.
Между тем, на улице вовсю бушевала весна. Солнце жарило совершенно как сумасшедшее. Снег то совсем сходил, обнажая прошлогоднюю пожухлую траву и молодую озимь, то вновь засыпал землю крупными влажными хлопьями, покрывая дороги и тротуары труднопроходимой кашей, от которой быстро промокала обувь и мерзли ноги. Весна властно заявляла свои права, но и зима еще не наигралась, и чувствуя последние денечки пыталась наверстать упущенное за сезон, периодически ударявшими морозами и внезапными снегопадами. Так что иногда с утра мела настоящая метель, сыпал и сыпал снег. А уже к вечеру за окном выбивала барабанную дробь звонкая капель, празднуя очередную победу весны.
Ближе к маю вернулся из санатория Карандаш и вышел на работу. После занятий мы поехали к нему, отпраздновать это дело чаем и пирожками. Вот только меня беспокоило, что Карандаш выглядел как-то странно. Временами делался таким рассеянным, чего я за ним никогда не замечал, даже не услышал сразу моих вопросов. Переспросил, ласково и как-то смущенно взглянув, и ответив снова погрузился в задумчивость. И при этом лицо его омрачила тень, от которой морщины глубже прорезали лицо, и он стал казаться почти старым. Мне стало тревожно. Его явно что-то беспокоило, но пока сам он молчал, я не решался лезть к нему с расспросами. Мы уже какое-то время сидели за столом, где на большом блюде высилась гора пирожков, испеченных Карандашом накануне, и дымился в кружках его любимый травяной чай, как вдруг он внезапно спросил серьезным напряженным тоном:
— Так может расскажешь, наконец, почему ты не хочешь переехать ко мне? Я понимаю, сейчас уже поздно об этом спрашивать, но все же…
У меня сразу испортилось настроение, не хотелось снова поднимать эту тему. Карандаш между тем продолжал пристально смотреть на меня. Даже не смотреть, а рассматривать со странным выражением на лице. Мне почему-то стало не по себе. Зачем он опять об этом вспомнил, я ведь уже не раз объяснял.
— Ну, вы же знаете, — выдавил я наконец.
— Да, представь себе, знаю, — неожиданно твердо, даже сурово сказал он. — Знаю. Жаль только, что я раньше этого не знал.
Я удивленно поднял на него глаза, поразившись каким вдруг непривычно суровым стало его лицо, а взгляд жестким и гневным. Таким я Карандаша еще не видел и даже не предполагал, что он может так грозно выглядеть.
— И напрасно ты мне сразу ничего не рассказал.
— Не рассказал, что? — я озадаченно смотрел на него, пытаясь сообразить, что он имеет в виду и почему так внезапно рассердился.
— То, что Баська, подлец, тебе наговорил! Да зачем ты только слушать его стал, недоумка!
Я почувствовал, как лицо залила жаркая волна и опустил глаза. Мне стало неловко, и я не знал, что сказать. Я не хотел, чтобы Карандаш плохо думал о своих детях, ведь он все же любил их и конечно был теперь расстроен.
— Да не было ничего такого…
— Перестань, пожалуйста! Мне Баська сам проболтался. Да как он только посмел!
Карандаш вскочил со стула и заходил по комнате.
— Вы поссорились? — с тоской спросил я. Вот кто его, спрашивается за язык тянул, этого Баську! Сам же говорил «ни слова», болтун чертов!
— Ноги его здесь больше не будет!
Карандаш продолжал все так же гневно расхаживать, меряя шагами расстояние от стены до стены. Я уныло молчал, почему-то чувствуя себя виноватым. В конце концов Карандаш снова присел за стол, обхватил руками голову, резко провел ладонями по волосам и шумно выдохнул, успокаиваясь. Потом сказал уже более уравновешенно, посмотрев мне прямо в глаза:
— Ты меня прости за него. Если, конечно, сможешь! Мне так стыдно!
Я снова покраснел, мне было очень жаль, что так вышло и не хотелось, чтобы Карандаш оправдывался передо мной, как будто был в чем-то виноват. Хотелось поскорее прекратить этот тяжелый и мучительный разговор. Хотелось, чтобы Карандаш вновь стал веселым и начал рассказывать какие-нибудь забавные случаи из своей жизни.
— За что же мне прощать вас? Разве вы виноваты в чем-то? Вы столько сделали для меня, хотя могли и не делать. Могли просто мимо пройти… Да и он ведь хотел, как лучше. Чтобы вам спокойней было, ведь вы его отец и он волнуется за вас.
Карандаш вдруг резко пристукнул по столу ладонью, так что я невольно вздрогнул, а он воскликнул с досадой и гневом:
— За себя он волнуется, за свой покой!
Я беспомощно замолчал не зная, что еще тут можно предпринять, как поправить положение. Мне хотелось, чтобы между ними были прежние очень добрые и теплые отношения, чтобы они оставались большой дружной семьей, любящими друг друга родными людьми. Мне очень нужно было знать, что такие семьи есть. И тогда я тоже мог хоть иногда согреваться этим теплом, чувствовать свою пусть небольшую причастность к нему. Карандаш поднял голову и печально посмотрел на меня. Тогда я, запинаясь от волнения и расстройства, сказал, поймав себя на том, что по примеру Птицы, стал комкать в руках тонкую бумажную салфетку:
— Вы ведь простите его, да? Пожалуйста, не надо из-за меня ссориться, мне плохо от этого. Вы же родные люди. Мне все равно приятно, что вы и меня хотели видеть своим сыном. Я знаю, как вы ко мне относитесь. Это важнее, чем если бы мы жили вместе. Мне так кажется.
— Верно. Только ты тоже часть нашей семьи, очень важная ее часть, и для меня все равно, что сын. И всегда будешь! Запомни это, пожалуйста, хорошенько! И мне бы очень хотелось, чтобы у тебя был дом, настоящий дом. И чтобы это был наш общий дом. А за Баську-подлеца, все же прости.
Он похлопал меня по руке и произнес устало:
— Упустили мы его с женой в свое время. Как же, сын, первенец! Залюбили, забаловали! После него долго никого не было, да и родился он слабеньким, все жалели его, берегли. Ругаю себя порой нещадно. Видел ведь, что кривое деревце растет, да все надеялся, что выправится со временем. А он со временем только хитрее стал. Остальные-то мои на него совсем не похожи, так что ты не бойся. Я тебя с ними все равно познакомлю, они только рады будут. Точно тебе говорю, уж ты поверь! Да и Баська, хочу верить, все же не безнадежен. А я-то, дурак, понять не мог, почему ты от него так шарахаешься!