Глава 41 Из дневника Сина
Смолкла, наконец, эта невыносимая музыка, и закончился этот бесконечный, длинной в полжизни, танец. Птица вернулась грустной и спокойной. Ничего, недолго еще осталось, а потом мы будем далеко. Она сказала, что хочет попрощаться с ребятами. Обняла Тедди. Он, бедняга чуть не расплакался. Ждал, что и Елка ему на шею кинется. Ну да, как же! Когда Йойо рядом, она и смотреть ни на кого не станет. Сам Йойо был радостный, шутил и улыбался. Птица его тоже обняла. Я слышал, как на ухо прошептала, чтобы присмотрел здесь за этим дурачком. Имя не назвала. Да и так понятно. Сердце опять сдавило болью. Скорей бы уйти. Йойо закивал, конечно, говорит, присмотрю, в оба глаза. Не волнуйся, все нормально будет, я его не оставлю. Думали, небось, что я не слышу. Хотя, пусть их, еще пару часов потерпеть и все. Уже и вещи собрали, и документы. Когда этот торчать не будет рядом, я все сделаю, чтобы она забыла его, чтобы не пожалела о своем выборе. Глаза бы здесь уже ни на что не глядели. Тедди только жалко. Привык я к нему, хоть, и зануда он, конечно, редкостный. Кому он тут нужен будет. Хотел сначала с собой позвать, да передумал. Лучше, если ничто не напомнит… Потом мы ушли, она сама попросила. А в комнате, когда вдвоем остались, совсем сникла. Села, голову опустила, так что лица не разглядеть и молчит. Я ее обнял и говорю:
— Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал?
— Помирись с Хьюстоном…
Тихо так сказала, я едва расслышал, и снова замолчала. Приплыли, называется. Мирись-мирись и больше не дерись. Зачем только спросил. Может сделать вид, что не расслышал. Да нет, не пойдет. Сам, ведь, спросил, так что уж теперь. Ай, ладно, попробую. Хоть и очень не хотелось мне его снова видеть, а уж тем более мириться. Как Птица себе это представляет интересно. После всего, что между нами было. Да и он, я думаю, не в восторге от моих мирных инициатив будет. До мордобоя у нас, надеюсь, не дойдет. Не хотелось бы напоследок все испортить, но и на братанье можно не рассчитывать. При обоюдном нежелании сторон. Только понял еще, что она одна побыть хочет. Хорошо, говорю, как скажешь. И пошел к Хьюстону, как обещал. Хотя мог и не ходить, посидеть, покурить с ребятами, а ей сказать, все прошло, лучше не придумаешь: обнялись и прослезились. Да только не сволочь же я в самом деле.
Пока шел, не торопясь так, с остановками, много чего передумал об этой ее просьбе. Может и права Птица. Никогда, ни к кому за всю свою жизнь не испытывал я таких странных чувств, где смешались ненависть и невольное уважение, досада и удивление, сводящая с ума ревность и грусть от того, что он мог стать настоящим другом, таким о котором только мечтаешь, но стал врагом. И не испытаю уже, наверное. И отлично. А с Хьюстоном, так уж и быть, помирюсь, попытаюсь хотя бы. Хоть и смешно все это звучит. Как будто мы дети, и это так просто.
Глава 42 Ночь выпускного
Дискотека шла своим чередом, но больше мне там делать было нечего. В комнате царил полумрак и о, чудо, она была свободна. Кровать привычно заскрипела, когда я на нее опустился. И этот звук ржавым гвоздем вонзился мне в уши. Я обхватил руками голову и закрыл глаза. Сколько так просидел, не знаю. Времени словно не было, был только темный океан тоски, в котором я тонул, безуспешно пытаясь нащупать дно. В дверь постучали, и во мне обжигающей, совершенно неуправляемой волной полыхнула надежда. Но, конечно, это была не Птица. С чего бы. Это был Синклер. Вот уж кого я меньше всего ожидал, да и хотел, увидеть.
— Пошли, покурим, Хьюстон, — сказал он сухо. Я молча поднялся и вышел вслед за ним из комнаты. У подвала, Синклер на самом деле достал из кармана своей рубашки две сигареты, протянул одну мне и, чиркнув зажигалкой, дал прикурить. Сделал несколько глубоких затяжек, потом сказал:
— Хочешь, расскажу, как мы с Птицей познакомились?
Он улыбался и был совершенно счастлив, и это счастье сделало его, наконец, великодушным. Я снова промолчал, горло, будто чем-то сдавило. Мне было нестерпимо тяжело его видеть, я задыхался от его счастья. Да Синклер и не ждал ответа. Позднее я понял, что он поделился со мной тем, чем, я уверен, мало с кем делился. Может в знак того, что простил или в качестве примирения. Но тогда мне трудно было оценить широту его жеста. Попробуй сделать это, когда тебе без анестезии ампутируют часть души, причем большую и лучшую ее часть.
— Я, когда сюда попал — начал он, раскуривая сигарету, — много чего повидал уже. Из дома сдернул лет в двенадцать, да и до этого больше на улице тусовался. Не то чтоб очень нравилось, да только дома такой мрак был. Матери не до меня было, все личную жизнь устраивала. А я ей мешал. Чтоб ты пропал, говорила, как твой папашка, ага… Я ведь даже не знаю, кто мой отец, Хьюстон! Прикольно, да?
Он рассмеялся сухим, злым смехом и сплюнул.
— Мать только когда злилась на меня, а это постоянно было, орать начинала, что сволочь он и наркоман, и что сдох уже, наверное, где-нибудь в канаве. Зато отчимов навалом было, каждую неделю новый. Где она только брала таких ублюдков. Уж они не были наркоманами и знали толк в воспитании. Особенно последний запомнился. Очень любил, когда не в настроении со мной по душам беседовать, жизни учить. В общем, я, когда после очередной его беседы очухался немного, решил, пока совсем не зашиб, как обещал, валить оттуда. Попался потом по глупости, где-то через полгода. Хотели, как малолетку домой отправить, да только, мать сказала, что мне в интернате лучше будет. Она к тому времени нашла себе нового муженька, все у них путем было.
В общем, домой я так и не вернулся. Да я и не в обиде на нее, на мать, за то, что отказалась. Сейчас не в обиде. Потому что, если бы не это, то и Птицы бы в моей жизни не было, да… Потом пошло-поехало: один детдом, другой, нигде не задерживался, такая тоска душила, все на свободу рвался. Хотя, кому я там был нужен…. Думал и в этой богадельне недолгим гостем буду, пока не встретил Птицу. Она здесь летом появилась, где-то за год до тебя. До этого, рассказывали, с теткой жила, потом ту опеки лишили, а Птицу сюда отправили. Когда я первый раз ее увидел, мы, помню, с пацанами в футбол играли. День еще такой хороший был, солнечный и не жаркий. А накануне всю неделю дожди лили. Так вот, стояла какая-то пигалица неподалеку от поля, и смотрела, как мы дурачимся. Знаешь, даже издалека было видно какие у нее глазищи. Ого, подумал. Интересно стало, ну и пасанул в ту сторону, порисоваться решил. Мяч как раз у ее ног упал. Другая бы сразу кинулась, чтобы его обратно нам на поле вернуть, прием-то проверенный был. А она стоит как вкопанная, даже не шелохнется. Крикнул тогда:
— Эй, ты, мяч подай!
Она словно не услышала. Я уже злиться начал. Ладно, думаю, черт с тобой, золотая рыбка. Сам сбегаю, заодно и рассмотрю получше. Ну и пошел. Полдороги уже прошел. И тут она как проснулась. Мяч ногой так поддала, что он у меня мимо уха просвистел как ракета, едва увернулся. Пацаны ржать начали. Такая меня здесь досада взяла. Ну, думаю, я тебе это припомню, глазастая.
— Что за краля? — спрашиваю.
— Новенькая, — отвечают. — Птицей зовут.
Какая она птица, говорю со злости, курица драная, а не птица. Так и стал ее звать. Даже азарт появился. Специально придумывал, как еще задеть. Кретин. Но она тоже в долгу не оставалась…
Син усмехнулся каким-то своим мыслям, помолчал, и вновь предался воспоминаниям.
— Не помню точно, зачем я той ночью зашел в девчачью умывалку, может, пить захотел, может еще что… Неважно. Птица сидела там на подоконнике, и слегка покачивала головой, словно что-то напевала. Я даже рассмеялся от такой удачи. Что, говорю, попалась, курица. Она только глазищами своими на меня сверкнула и ничего не сказала. Знаешь, как огнем полоснула. Ничего, думаю, пташка, сейчас по-другому запоешь. В общем, решил я ее немного пощупать. Ну, в буквальном смысле пощупать…
Он хмыкнул, а мне захотелось его ударить. Но я сдержался, и он продолжил:
— Посмотреть хотел, долго ломаться будет или нет. Только к делу приступил, как она мне пощечину залепила, со всей дури. От души так приложила.