Первоначально роман Гончарова назывался "Художник". По признанию самого писателя, главное его внимание было уделено образам Райского, бабушки, Веры. В Райском сам Гончаров видел "сына Обломова", но действующего в другую, переходную эпоху. Именно в этом смысле устанавливал писатель внутреннюю связь между романами "Обрыв" и "Обломов".
Райский - "натура артистическая". Подобно Рудину, "он умом и совестью принял новые животворные семена, - но остатки еще не вымершей обломовщины мешают ему обратить усвоенные понятия в дело..." Райский мечтает о великом искусстве, но "труд упорный ему был тошен". Гончаров прямо связывает последнее обстоятельство с "праздной жизнью почти целого общества", с "обеспеченным существованием" дворянской интеллигенции.
В глубокой мысли писателя о том, что в бесплодии и дилетантизме Райского виновата обломовщина, которая "как гири на ногах тянет назад", нельзя не усмотреть влияния добролюбовской критики лишних людей с их барски-маниловским отношением к труду, к искусству.
Райский оказался в искусстве и науке одним из тех неудачников, которые "верили в талант без труда и хотели отделываться от последнего, увлекаясь только успехами и наслаждениями искусства".
Но "серьезное искусство, как и всякое серьезное дело, требует всей жизни", - замечает Гончаров, воспитавшийся на критических заветах Белинского.
Гончаров сам указывал на исторически типическое значение Райского, как представителя дворянско-либеральной интеллигенции 40-х годов. "Я ставил неоднократно в кожу Райского своих приятелей из кружков 40-50 и 60-х гг., пишет Гончаров. - Как многие подходили к этому типу". Эстетство, понимание искусства, присущие Райскому, характерны для таких литераторов дворянско-либерального лагеря, как Боткин, Анненков, Дружинин, которых превосходно знал Гончаров.
По своим общественным взглядам Райский противник крепостного права, либерал. Он непрочь бросить "в горячем споре бомбу в лагерь неуступчивой старины, в деспотизм своеволия, жадность плантаторов", как тогда называли помещиков-крепостников. Ему как будто претит владение крепостными крестьянами; он просит бабушку, наблюдающую за его имением, отпустить крестьян на волю, но ему лень, недосуг провести в жизнь свои либеральные взгляды, и, как Обломов, он привык пользоваться подневольным, даровым трудом. "Новые идеи кипят в нем, - пишет Гончаров, - он предчувствует грядущие реформы, сознает правду нового и порывается ратовать за все те большие и малые свободы, приближение которых чуялось в воздухе. Но только порывается... он, если не спит по-обломовски, то едва лишь проснулся и пока знает, что делать, но не делает".
Гончаров сочувствует Райскому, его неудачам и исканиям, писателю нравится его живой ум, впечатлительность, подвижность, страстное отношение к жизни, восхищение красотой. Однако вечные колебания и сомнения Райского, его пустое красноречие, его страсти, вспыхивающие и гаснущие, подобно фейерверку, - все это вызывает ироническую улыбку Гончарова, критически относившегося к своему герою.
Образ Райского оттеняют такие второстепенные, но глубокие по замыслу персонажи романа, как художник Кириллов и учитель Козлов. Это труженики искусства и науки. Гончарова, однако, не удовлетворял тип Кириллова художника-аскета, ушедшего от жизни и превратившего искусство в своего рода божество; подобная "крайность" не может служить примером, как бы говорит этим образом писатель.
В трагическом плане изображен Гончаровым неудачник Козлов. В статье "Лучше поздно, чем никогда", поясняя смысл "Обрыва" и отдельных его образов, Гончаров пишет:
"В учителе Козлове мелькнуло мне лицо русского ученого-труженика, с намеком на участь русской науки в обломовском обществе". Гончаров стремился подчеркнуть, что Козлов жил в среде, совершенно равнодушной к науке. "В нем теплится искра любви к знанию, но как в степи - нет ей пищи, ни посева, ни полива, некуда бросить семян - и они глохнут в нем самом..."
Во многом иронически относясь к идеалистам 40-х годов, Гончаров проявил враждебное отношение в своем романе и к новым людям, к демократической молодежи 60-х годов. Облик этой молодежи представлялся ему в лице Марка Волохова. Создавая этот образ, писатель имел в виду молодежь, увлекавшуюся идеями демократического движения. Политический смысл образа Марка Волохова сам Гончаров поясняет так: "Волохов не социалист, не доктринер, не демократ. Он радикал и кандидат в демагоги: он с почвы праздной теории безусловного отрицания готов перейти к действию - и перешел бы, если бы у нас... была возможна широкая пропаганда коммунизма, интернациональная подземная работа и т. п.". Однако в романе не раскрыты политические связи Волохова, не сформулирована сколько-нибудь полно и определенно его политическая программа, и вся его пропагандистская деятельность рисуется в ироническом плане: единственным человеком, распропагандированным Волоховым, оказывается четырнадцатилетний мальчуган. Гончаров хотел подчеркнуть этим никчемность и беспочвенность Волоховых и их "крайних воззрений".
Более обстоятельно охарактеризованы моральные принципы и нравственные черты Марка Волохова. В изображении писателя Волохов крайний нигилист, человек безнравственный, себялюбивый, он проповедует теорию "свободной любви" и т. п. Люди типа Волохова встречались в русской действительности 60-х годов, но они представляли собою не типичное явление, как стремился изобразить Гончаров, и никак не характеризовали собой облик передовой молодежи того времени.
Писатель отмечает в Волохове характер, настойчивость, искренность. Но в изображении Гончарова все способности и намерения Волохова направлены на разрушение жизни, ее моральных устоев. Понятно, что демократический лагерь увидел в образе Волохова клевету на передовую молодежь, извращение идей Чернышевского и Добролюбова, под знаменем которых она шла. Демократическая критика в лице Н. В. Шелгунова и М. Е. Салтыкова-Щедрина резко отозвалась о романе за образ Марка Волохова, причислила "Обрыв" к антинигилистическим романам 60-х годов. Действительно, фигура Волохова была использована реакционной печатью в борьбе против демократического движения.
Таким образом, в романе "Обрыв" Гончаров, с одной стороны, подверг критике либерально-дворянскую интеллигенцию 40-х годов, справедливо обнаружив в ней черты обломовщины, а с другой, не принял новой правды демократической молодежи 60-х годов. Свой общественный и моральный идеал Гончаров увидел в тех, кто идет "уже открытым путем разумного развития и упорядочения новых форм русской жизни". В этих словах Гончарова содержалась явная полемика с революционной демократией, с Чернышевским и Добролюбовым, призывавшим не к буржуазно-либеральным реформам, а к революционной борьбе с самодержавием и помещиками, к крестьянской революции.
Выразителем гончаровской идеи "разумного развития" русской жизни, русского общества является в романе Тушин. Тушин напоминает Костанжогло из второй части "Мертвых душ". Это образованный предприниматель, действующий в провинциальной глуши. Отступая от жизненной правды, Гончаров идеализирует Тушина в еще большей степени, чем Штольца. В противоположность вечным колебаниям и сомнениям Райского, цинизму Марка Волохова Гончаров подчеркивает жизненную устойчивость и уверенность Тушина, которому присущи "мысли верные, сердце твердое - и есть характер". Именно Тушину приписывает Гончаров трезвое и правильное понимание жизни, видя в нем "представителя настоящей новой силы и нового дела" в пореформенной России.
Революционно-демократической пропаганде Гончаров хотел противопоставить в романе определенную общественную программу, предусматривающую решение и экономических вопросов, остро стоявших в русской пореформенной действительности. В этих целях Тушин рисуется Гончаровым "заволжским Робертом Овеном", который якобы вел свое предпринимательское дело таким образом, что и доход шел, и работники были довольны. Гончаров явно неправдоподобно рисует отношения предпринимателя и работников: артель, которая работает у Тушина, "смотрела какой-то дружиной. Мужики походили сами на хозяев, как будто занимались своим хозяйством". Гончаров считал "основой жизни - необходимость труда", высокой цели для людей, которые "всецело посвящают себя общественному служению". В романе общественное служение оказалось предприни-мательско-помешичьей деятельностью, что, конечно, никак не могло привлечь симпатий передовой части общества. Вот почему читатель того времени остался глубоко неудовлетворенным намеком на то, что Вера после "обрыва" должна была соединить свою судьбу с жизнью Тушина - благоразумного и благополучного помещика, посредственного и ограниченного человека.