Все эти особенности развивавшегося художественного таланта Гончарова органически связывали его с начавшим складываться тогда в русской литературе направлением критического реализма.
Для домашнего, вечернего чтения в семейном кругу Майковых был написан Гончаровым и очерк (своего рода «зарисовка с натуры») «Хорошо или дурно жить на свете». Очерк начинается с рассуждения о том, что жизнь состоит из двух различных половин: «практической» и «идеальной». В первой — мы «рабы труда и забот». Не такова вторая. Там перестаешь «жить для всех» и живешь только «для себя». Эта, «эстетическая», сторона жизни открывает «простор сердцу», «сладким думам», «тревожным ощущениям и бурям», но отнюдь не умственным и политическим, а «бурям души», которые освежают «тяготу вялого существования».
Эти философические рассуждения отражали, видимо, не столько житейскую философию самого автора этюда, сколько настроения среды, в которой он находился. Правда, жизнь самого Гончарова тогда тоже складывалась «из двух различных половин». Отбыв часы «скучно-полезной службы» в департаменте, он уходил в «идеальную» сферу — к занятиям литературой и дружеской беседе среди любителей искусства. Гончаров, возможно, отдал известную дань эстетизму, романтическому презрению к прозе жизни, царившим в «артистическом гнезде» Майковых. Но в «Хорошо или дурно жить на свете» раскрывается уже ироническое отношение его к этим теориям. Тонко подсмеиваясь над людьми, склонными по всякому поводу до смешного трагизировать жизнь, он советует им отправиться в «замок фей», в институт благородных девиц, и там «избавиться от ига существования и скуки».
В начале сороковых годов Гончаров с друзьями часто посещал Екатерининский институт благородных девиц на набережной Фонтанки, где служила воспитательницей одна из Майковых. Эти посещения всегда вызывали у Гончарова насмешливое настроение.
Изъясняясь нарочито высокопарно, Гончаров подтрунивает в очерке над сентиментальным, ангельским воспитанием и «розовым существованием». Он не может поверить романтике всех этих мнимых очарований. Он слышит, как учат здесь и «правдоподобно лгать».
В числе посетителей этого «царства фей», убежища «от скучно-полезной жизни», автор очерка выделяет две фигуры. Одна из них — это «питомец дела и труда, более других изведавший горечь муравьиных хлопот и пчелиной суматохи, тщету и скуку человеческой жизни и мудрости», другая — романтически восторженный юноша: «он песнею приветствует светлую зарю своей жизни». Ироническое противопоставление этих фигур, их юмористическая обрисовка, пародийное употребление романтической фразеологии — все это воспринимается как первое, легкое видение будущих героев «Обыкновенной истории».
Шутливо-иронический тон ранних произведений Гончарова — не только литературная манера, но и одна из самых характерных черт его уменья мыслить вообще. Этот склад его ума живо обнаруживается в непринужденной обстановке, в кругу друзей.
Весьма излюбленным удовольствием на семейных вечерах Майковых была игра в вопросы и ответы. В этих турнирах остроумия всегда участвовал и Гончаров. Более того, он был, видимо, центральной фигурой. Чувствуется, что у спрашивающих имеется повышенный интерес к его мнению, что в нем видят знатока жизни и человеческих душ.
Кто-то спрашивал Гончарова: «Какая власть сильнее: рассудка или любви?» Иван Александрович экспромтом отвечал: «Рассудок никогда не руководствует всеми действиями человека, но любовь очень часто. Мы можем припомнить несколько человек, которые из любви делали глупости или злодеяния, но не вспомним ни одного, который бы силою рассудка уничтожил в себе любовь. Одно время и разлука от нее исцеляют. Люди так уж созданы!» Далее Гончарова спрашивали: «По вашему мнению: какой недостаток всех труднее исправить?» Следовал ответ: «Эгоизм и скупость. Эти два недостатка не только трудно, но невозможно исправить: они что старее, то сильнее».
На вопрос: «Согласились ли бы вы отказаться от всякого земного блаженства с уверенностью, что вы будете святым?» — следовал быстро ответ: «Я знаю блаженство, которое не лишит меня святости. Зачем же мне от него отказываться?»[70]
Эти, как и другие, ответы Гончарова рисуют его как человека тонкого и живого ума, одаренного иронией, юмором и некоторой долей разумного скепсиса, что все потом так ярко отразилось в произведениях его художнического пера и письмах.
Летом 1843 года все семейство Майковых выехало на год за границу. Вместе с ними отправился и В. А. Солоницын. Недавно были найдены его письма Гончарову, из которых видно, что после «Поджабрина» Гончаров приступил не к написанию «Обыкновенной истории», как считалось ранее, а к работе над романом «Старики».[71]
В письмах Солоницына Гончарову из-за границы (1843–1844)[72] содержатся настойчивые увещевания осуществить замысел этого романа. «Вам, почтеннейший Иван Александрович, — говорится в письме из Парижа от 29 ноября 1843 года, — грех перед богом и родом человеческим, что Вы, только по лености и неуместному сомнению в своих силах, не оканчиваете романа, который начали так блистательно. То, что Вы написали, обнаруживает прекрасный талант».
Другое письмо Солоницына (от 6 марта 1844 года) дает представление о теме задуманного и частично уже написанного романа, а также и о его основной идее и сюжете. «Наконец — идея Вашей нынешней повести. Если в русской литературе уже существует прекрасная картина простого домашнего быта («Старосветские помещики»), то это ничуть не мешает существованию другой такой же прекрасной картины. Притом в Вашей повести выведены на сцену совсем не такие лица, как у Гоголя, и это придает совершенно различный характер двум повестям, и их невозможно сравнивать. Предположение Ваше показать, как два человека, уединясь в деревне, совершенно переменились и под влиянием дружбы сделались лучше, есть уже роскошь. Если Вы достигнете этого, то повесть Ваша будет вещь образцовая».
Из последнего парижского письма Солоницына от 25 апреля 1844 года[73] явствует, что Гончаров все же прекратил работу над романом «Старики». Касаясь мотивов, которые Гончаров, видимо, привел в своем ответном письме в оправдание этого решения, Солоницын замечает: «Вы напрасно говорите, что будто Вы мало еще видели и наблюдали в жизни… Мнение Ваше вообще об искусстве писать романы мне кажется слишком строгим: я думаю, что Вы смотрите на дело чересчур свысока. По-моему, если роман порой извлекает слезу, порою смешит, порой научает, этого и довольно… Для написания такого романа излагаемая Вами теория едва ли нужна; нужна только некоторая опытность, некоторая наблюдательность, которую, как я уже сказал, Вы и имеете… Пишите же, почтеннейший Иван Александрович, просто, не вдаваясь ни в какие теоретические мечтания…»
Рассуждения Солоницына об «искусстве писать романы» были отвергнуты Гончаровым. Это показывает, с какой высокой требовательностью уже тогда относился Гончаров к себе как писателю. Исходя из верного понимания текущих задач русской литературы и «теоретических мечтаний» о реалистическом романе, Гончаров нашел свой замысел «Стариков» неудовлетворительным и оставил работу над этим романом.
Гончаров терпеливо трудился и ждал того времени, когда, говоря его же словами, для его таланта наступит «пора самообладания, зрелости мысли, сознательного взгляда на жизнь и ее значение».[74]
И эта пора пришла. В 1844 году Гончаров начал работу над романом «Обыкновенная история», который сразу выдвинул Гончарова как замечательного мастера русского художественного слова.
Глава шестая
«Обыкновенная история»
Сороковые годы в России были отмечены дальнейшим обострением общественных противоречий, нарастанием борьбы с крепостным строем и реакцией. Глубокие изменения происходили и в русской литературе. Она все более сближалась с жизнью, проникалась общественными интересами. «Если бы нас спросили, — писал Белинский в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года», — в чем состоит отличительный характер русской литературы, мы отвечали бы: в более и более тесном сближении с жизнью, с действительностию… Таланты были всегда, но прежде они украшали природу, идеализировали действительность, то есть изображали несуществующее, рассказывали о небывалом, а теперь они воспроизводят жизнь и действительность в их истине».[75]
70
Вопросы и ответы, как и очерк «Хорошо или дурно жить на свете», опубликованы в книге А. Г. Цейтлина «И. А. Гончаров», стр. 443–449.
73
Письмо это опубликовано И. А. Груздевым. См. «Ученые записки» Ленингр. гос. пед. института имени А. И. Герцена. Л., 1948, т. 67, стр. 108–113.
74
Из письма к К. К. Романову от 1 апреля 1887 года. (Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР.)