Так Белинский определил общественную значимость гончаровского романа. Это доказывает, что он не считал «Обыкновенную историю» «объективистским» произведением.
В другом письме к Боткину (от 22 апреля 1847 года) Белинский с радостью сообщал: «После повести Гончарова подписка (на журнал «Современник». — А. Р.) заметно оживилась».[87]
В Гончарове Белинский увидел писателя, верного основным принципам критического реализма «гоголевской школы», а его роман «Обыкновенная история» отнес к числу наиболее выдающихся произведений этой школы. В своей статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский писал: «Прошлый 1847 год был особенно богат замечательными романами, повестями и рассказами. По огромному успеху в публике первое место между ними принадлежит, без всякого сомнения, двум романам: «Кто виноват?» и «Обыкновенная история». Белинский видел, что, несмотря на существенное различие в идейных воззрениях Герцена и Гончарова, оба они стремятся «воспроизводить жизнь и действительность в их истине», что им чуждо «фальшивое идеализирование жизни».
Против реакционного романтизма в литературе Белинский повел непримиримую борьбу, начиная с «Литературных мечтаний». Охранители самодержавия и феодальной старины, квасные патриоты, славянофилы, крепостники-помещики, барчуки и ленивцы, привыкшие беспечно жить за счет труда других, — весь этот сонм врагов русского народа подымал на щит реакционный романтизм, видел в нем средство отвлечения русского общества, народа от насущных задач современности. И когда Белинский призывал русскую литературу разоблачить и высмеять «романтических ленивцев», «вечно бездеятельных или глупо деятельных мечтателей», он метил как раз в этих врагов. Поэтому он так высоко и оценил «Обыкновенную историю», в которой Гончаров, как один из художников-реалистов, выразил свои антикрепостнические настроения через критику барски-праздного, фальшивого романтизма.
Сущность реакционного романтизма вскрыта Гончаровым в лице основного героя «Обыкновенной истории» — Александра Адуева. Почву, на которой вырастало это явление, Гончаров видел в крепостническом, дворянско-поместном строе жизни, в помещичьем воспитании.
Отчетливо и ярко изображены картины жизни и быта в имении Анны Павловны Адуевой. «Грачи», имение Адуевых, — типичный дворянско-поместный «уголок» дореформенной поры. В «Грачах» царят «тишина… неподвижность… благодатный застой». «Грачи» — полное олицетворение «патриархальной неподвижности докапиталистических отношений».[88] Узок и тесен мир грачевцев. Они ведут свое хозяйство по старинке, и потребляют сами почти все, что производят.
Все зависит здесь от прихоти хозяина. «Здесь ты один всему господин», — говорит помещица Адуева своему сыну.
Молодой Адуев о горе и бедах знает только «по слуху» — «жизнь от пелен улыбается ему». От этого «будущее представляется ему в радужном свете». Мать постоянно твердит: «Ты первый в мире», профессора прочат ему, что он «пойдет далеко». Но большей бедой для него было то, что мать «не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу». Праздная барская жизнь и безделье развили в Адуеве «преждевременно сердечные склонности» и чрезмерную мечтательность.
Цель и счастье жизни он видит не в труде и творчестве на пользу общества (трудиться казалось ему «странным»), а в «возвышенном существовании», в непрерывном ощущении душевного восторга, в пленительных, но бесплодных мечтах о славе, подвигах, «колоссальной страсти», любви, — во всем том, что приводит его в «сладкий трепет». Его душа «утопает» в холеном теле, и он не задает себе вопроса, «зачем дана жизнь».
С балкона адуевского дома взору открывается картина «благодати». Она как будто не таит в себе никакого неблагополучия. Но это только видимость, а по существу перед нами идиллия отсталости, медленного, но неуклонного упадка дворянско-поместного, крепостнического хозяйства.
В «Обыкновенной истории» Гончаров рисует действительность начала тридцатых годов, когда уже стало очевидным, что и Россия вступила на путь капиталистического развития и когда деревенская «идиллия» тоже начала втягиваться в это движение. Капитализм, по словам Ленина, разрушил патриархальную замкнутость всех слоев общества, которые «прежде не выходили из узкого круга домашних, семейных отношений»[89], и «выталкивал» из патриархального захолустья их обитателей.
Противоречия реальной жизни доходят и до грачевских обитателей. Их безмятежное существование нарушено. В сознании Адуева возникают непривычные стремления, его «что-то манит вдаль», но что именно, он не знает. Ему вдруг «тесен стал домашний мир». В деревне он не видит поприща для себя. И если для Анны Павловны Адуевой Петербург «омут», то для ее сына он «обетованная земля».
И вот наш герой, напутствуемый простодушной матерью, «весь расплаканный», уезжает искать счастья, «делать карьеру и фортуну». Он является «на главную арену деятельности в Петербург». Это начало той «Обыкновенной истории», в результате которой, по выражению Белинского, «трижды романтик» Александр Адуев переродился в бездушного и расчетливого дельца.
Суть адуевской романтики — ее фальшь — начинает раскрываться уже в первых столкновениях избалованного ленью и барством мечтателя-племянника с практическим и умным дядюшкой.
Адуев-старший, у которого «и служба, и завод», и дела идут «не плохо», на каждом шагу жестоко высмеивает напускную, беспочвенную мечтательность Адуева-младшего: «Твоя глупая восторженность никуда не годится», «с твоими идеями хорошо сидеть в деревне», «забудь эти священные да небесные чувства, а приглядывайся к делу», — твердит он постоянно племяннику. Но молодой герой долго не поддается его нравоучениям. «А разве любовь не дело?» — говорит он. Он не хочет думать «о презренной пользе труда», а хочет «жить такой жизнью, какой не бывает», боится стать «простым и обыкновенным человеком, как все». После первой неудачи в любви Александр Адуев жалуется «на скуку жизни, пустоту души».
Ему нравится играть роль страдальца. Воображение его ищет то Онегина, то какого-нибудь героя из произведений ложноромантической школы — бледного, грустного, разочарованного. Адуев опошляет идеи и чувства пушкинской поэзии. «Малый байронствует», — язвительно говорит про него Петр Иванович Адуев. Молодой Адуев выглядит как убийственная пародия на ходульных и выдуманных романтических героев. Он любит принимать романтические позы перед избранницами своего сердца, но нигде так полно не обнаруживается его сущность, как в любви к женщине. В любовных конфликтах Александра Адуева выразились самое необузданное самолюбие и самый отвратительный эгоизм.
В своих неудачах Адуев обвиняет не себя, а человечество, судьбу и, конечно, дядюшку. Он укоряет его за то, что тот ему «представил жизнь в самой безобразной наготе», что «перед ним разостлалась, как степь, голая действительность». Охваченный глубокой апатией, Адуев проводит дни за днями на диване, вздыхает, «не знает что делать». В конце концов он приходит к неутешительному выводу: как бы не жить, лишь бы прожить, и ищет «сна души». Эта адуевская апатия ничем не отличается от обломовской.
Такие люди «с помертвелыми от романтизма лицами» (по меткому выражению Валерьяна Майкова) действительно встречались тогда в обществе.
«Еще недавно были они (то есть эти романтики. — А. Р.) «героями нашего времени», — замечал Белинский, — теперь на них мода проходит, но их все еще много, и они еще не скоро переведутся. Притом же они не столько переводятся, сколько изменяются, принимая новые формы. Поэтому они разделяются на множество оттенков, заслуживающих подробного исследования».