Но такие утра нисходили на душу не часто. «Прилив производительной силы» был недолгим. После написания нескольких глав настроение у романиста упало, «опять настали потемки». «Это чисто физическое состояние, действующее, конечно, и на моральное», — замечал по этому поводу Гончаров в одном из своих писем из Мариенбада. Причины временных душевных депрессий здесь, бесспорно, указаны верно, и в конце концов они были преодолены художником. Но он не смог преодолеть тогда других трудностей, других препятствий.
Гончаров надеялся, что за время пребывания в Мариенбаде «Обрыв» будет, наконец, написан. Для этого, как признавался Гончаров в одном из своих писем к С. А. Никитенко, он «собрал последние силы, остаток воли и жизни». Начало было удачным, но затем романист ощутил, что план и образы романа, задуманные много лет тому назад, утеряли для него свою определенность и ясность. «Герой все еще не ясен мне вполне, т. е. я все еще не знаю, что он такое», — сообщал Гончаров С. А. Никитенко 29 июня 1860 года.
Одно время художнику казалось, что он «напал на след новой мысли или способа, как провести героя через весь роман».
Однако твердой уверенности в правильности этой «новой мысли» у художника не было. Вот Райский как будто весь перед ним, как живой, но романисту никак не удается «выразить это в образе». И он решает «по написанному начать писать снова, обдумывая каждую главу, не торопясь».
Таков был творческий итог пребывания Гончарова в Мариенбаде летом 1860 года.
Покинув Мариенбад в середине июля, Гончаров снова приехал в Дрезден, где продолжал работу над романом. Затем через Париж в первых числах августа направился в Булонь. К этому времени первоначальный замысел образа Райского сильно изменился. Райский перестал быть положительным лицом в романе, и автор стал рисовать его с критических позиций. О причинах такого крутого внутреннего изменения образа подробно будет рассказано ниже.
Поездка к морю, в Булонь, через Дрезден, Кельн и Париж несколько оживила и развлекла Гончарова. Подшучивая над собой, он писал С. А. Никитенко из Парижа: «Позвольте пока кончить и побежать на улицу: Париж зовет, требует, манит меня в свои объятия…»
В Париже он виделся с Тургеневым — на обедах или в кругу общих друзей, хотя после пережитого конфликта у него и были с ним «тогда натянутые отношения». Говоря о «радостях бытия», Гончаров в одном из писем шутя замечал, что покинул Париж «с винцом в груди», чему очень содействовал Николай Петрович Боткин — любитель всяких увеселений.
Радостными были у Гончарова и первые впечатления от Булони. «Всякий раз, когда я подъезжаю к морю, особенно в портовом городе, — писал он С. А. Никитенко, — я всегда испытываю какую-то приятную, чудесную минуту. На меня, с воздухом моря, пахнет будто бы далью и поэзией прекрасных, теплых стран». Когда А. В. Никитенко также приехал на отдых в Булонь, то Гончаров, несмотря на дождь, свел его к берегу и «представил» океану… Шумная жизнь Булони отвлекала романиста и от часто настигавшей его скуки и… от работы.
И в конце концов Гончаров, жаждавший уединения и покоя для работы над «Обрывом», стал «помышлять о возвращении домой», тем более, что иссякли средства, которыми он располагал. «Ах, домой, — с горечью восклицает он в письме к С. А. Никитенко, — сердце замирает, когда подумаю, что надо ехать домой, где у меня нет никакого дома, и никого, кто бы мне был нужен, и еще менее, кому я был нужен. А надо ехать, зачем бы кажется? Все от гнусных денег…»
За время пребывания в Булони Гончаров принимался было писать роман, но успеха не имел. «А роман не пишется, — жаловался он С. А. Никитенко в одном из своих булонских писем. — Я набросал было маленькую главу о Марфиньке и даже был доволен ею, а потом увидел, что это вздор, что к Маркушке[172] и приступить не умею, не знаю, что из него должно выйти, да и самого героя (то есть Райского. — А. Р.) не поймал нисколько за хвост»[173]. Подводя итоги работы над «Обрывом» в Булони и имея в виду Райского, Гончаров с горечью замечает, что напрасно «возился с характером, который не покоряется».
На обратном пути из Булони Гончаров некоторое время жил в Дрездене, где написал главу романа, в которой «начинает развертываться» характер Веры. Это была одна из глав третьей части романа. Таким образом, написано было много. Но сам Гончаров считал эту свою поездку за границу мало удачной в творческом отношении.
Как-то особенно остро на этот раз он ощутил неудобства обратной дороги домой. В письме к А. В. Никитенко он, не скрывая своей досады и раздражения, писал «о бедствиях» и «лишениях» в пути вследствие «всероссийской дикости и неустроенности».
Работа Гончарова над «Обрывом» за границей в 1860 году — одна из самых драматических страниц его биографии. Внутренне в эти годы Гончаров жил сложной и трудной жизнью. Переписка Гончарова с С. А. Никитенко за время пребывания за рубежом раскрывает перед нами его сокровенные переживания и думы.
«Ведь для исполнения долга, даже для уразумения важности и достоинства человеческого назначения — нужно сообразное этому приготовление, воспитание, — среда… — пишет он. — А Вы представьте себе обломовское воспитание, тучу предрассудков, всеобщее растление понятий и нравов, среди которого мы выросли и воспитались и из которого как из летаргического сна только что просыпается наше общество; если б Вы могли представить себе всю грубость и грязь, которая таится в глубине наших обломовок, потом в недрах казенных и частных училищ, потом в пустоте и разврате общественной жизни, где мелкое тщеславие заменяло всякие разумные стремления, за отсутствием их, где молодой человек задумывался над вопросом, что ему делать, или, не задумываясь, пил, ел, волочился, одевался франтом, потом женился и потом направлял детей своих по тому же пути, уча служить (то есть занимать выгодные места и брать чины) и наслаждаться — в ущерб чести, нравственности и тому подобное. Если б Вы представили себе все это, говорю я, если б видели собственными глазами и не только видели, а окунулись сами в этом болоте, как я, так Вы сами бы хоть немного оправдали меня и, может быть, удивились бы, что я еще не потонул совсем. Меня спасла живая, горячая натура, сила воображения, стремление к идеалу и та честность, о которой Вы так благосклонно отзываетесь…»
Гончарову с его страстной натурой глубоко был присущ трезвый, критический взгляд на жизнь, который, по словам самого писателя, не позволял ему «довольствоваться миром и людьми, как они есть», и исключал всякое самодовольство.
Касаясь упреков в апатии, которые многие бросали ему в жизни, Гончаров с глубоким сознанием истинности своих слов замечал: «Есть, надеюсь, разница между апатией разъевшегося и избалованного господина и апатией человека, которому в жизни сопутствовали мысль, чувства и нужда». По мнению романиста, это не апатия, а «человеческое раздумье», «может быть, ожидание чего-нибудь лучшего…»
Полный решимости «писать до конца», Гончаров, вернувшись из-за границы в конце сентября 1860 года, снова берется за работу над «Обрывом». Он обдумывает и переделывает то, что «прибавилось к роману за границей». Одну из вполне законченных глав («Портрет») он опубликовал в журнале «Отечественные записки» за 1861 год (N 2). О напечатании других глав с ним ведет переговоры Катков, редактор «Русского вестника», превращавшегося тогда в один из органов реакции. Однако Гончаров уклонился от его предложения.
К концу 1861 года Гончаров вчерне закончил первые три части «Обрыва», но в дальнейшем работа над романом почти приостановилась вследствие того, что перед писателем снова встал вопрос о перестройке «программы» всего романа. Это было вызвано и изменениями, происходившими в русской общественной жизни, и некоторыми внутренними сдвигами, усилением противоречий во взглядах писателя.