Эту важную мысль романист повторил — устами Штольца — в конце романа. В Обломове, говорит Штольц Ольге, «есть и ума не меньше других, только зарыт, задавлен он всякой дрянью и заснул в праздности».
Судьба Обломова была типичной для многих людей из круга дворянской интеллигенции сороковых годов. «В лице Обломова, — писал Горький, — пред нами правдивейшее изображение дворянства обленившегося…»[143]
В своей статье об «Обломове» Добролюбов указывал, что в настоящем своем положении Обломов «не мог нигде найти себе дела по душе, потому что вообще не понимал смысла жизни». В этих чертах Обломова Добролюбов увидел повод к сравнению его с прежними типами в русской литературе. «Давно уже замечено, — писал Добролюбов, — что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают оттого, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности. Вследствие того они чувствуют скуку и отвращение от всякого дела, в чем представляют разительное сходство с Обломовым. В самом деле, — раскройте, например, «Онегина», «Героя нашего времени», «Кто виноват?», «Рудина» или «Лишнего человека», или «Гамлета Щигровского уезда», — в каждом из них вы найдете черты, почти буквально сходные с чертами Обломова».
Несомненно, у Обломова есть несколько общих черт с так называемыми «лишними людьми», которые также испытывали на себе давление «гнусной обломовщины». Но наряду со сходством между Обломовым и «лишними людьми» есть существенные различия. Это ясно видел и понимал Гончаров. Имея в виду как раз героя «Кто виноват?» Герцена — Бельтова, Печорина и других, он указывал: «У них горизонт был широк, натура богата, а пищи не было, и они затерялись…»[144]. То были мятущиеся натуры, они носили в себе гордое чувство независимости и свободы, смело выражали протест против фальшивой морали светского общества… Как ни эгоистичны были они порой в своих стремлениях и поступках, они поднимались до осуждения крепостничества. Обломов же до конца остается крепостником. Крестьяне, полагает он, были от века и будут собственностью помещиков. Строя планы улучшения хозяйства, он вовсе не намерен отказаться от крепостного оброка Бельтов, Печорин, Рудин, Лаврецкий и другие «лишние люди» до конца своих дней не мирились с окружающей их жизнью, тогда как большая часть поместного дворянства вела обломовское существование.
Добролюбов убедительно показал, как в ходе жизни, исторического развития «лишние люди» при определенных условиях разделяли судьбу Обломова, становились обломовцами.
Добролюбов не отрицал того, что в прошлом люди типа Бельтова — Рудина сыграли известную прогрессивную роль. «Среди томительной и тлетворной духоты и засухи», как охарактеризовал двадцатые-тридцатые годы в России Белинский, всякое независимое и зовущее вперед слово было полезным для общества и являлось почти подвигом. Но жизнь не стоит на месте, а непрерывно развивается и изменяется. И то, что считалось добродетелью в «лишних людях» (возвышенные слова и призывы), со временем, в пятидесятых годах, когда становилась ясной задача «что делать», когда лучшие люди России вступили на путь решительной борьбы с крепостничеством и либеральными иллюзиями, стало пустой фразой, помехой реальному делу.
По свидетельству критика, в тогдашней действительности еще встречались люди, представлявшие как бы сколок с прежних героев. Только в общественном сознании они более и более превращались в Обломова. Что превращение это уже началось, замечал Добролюбов, доказывает тип Обломова, созданный Гончаровым.
Именно такова была эволюция «лишнего человека» в канун реформы, и это убедительно отобразил Гончаров. Критик особенно ставил в заслугу романисту низведение «лишнего человека» с «красивого пьедестала».
В одной из своих работ Ленин, имея в виду Обломова, говорил: «Был такой тип русской жизни…»[145] С точки зрения Добролюбова, Обломов — это «живой, современный русский тип, отчеканенный с беспощадной строгостью и правильностью» (курсив мой. — А. Р.). Роман Гончарова «Обломов», по мнению критика, «существенный шаг вперед в истории нашей литературы».
Сильнейшая черта гончаровского реалистического творчества выразилась в подходе к изображению действительности: художник не оставляет явления, на которое однажды бросил свой взгляд, не проследив его до конца, не отыскав его причин, не поняв связи его со всеми окружающими явлениями. Он стремится, как отмечал Добролюбов, «случайный образ, мелькнувший пред ним, возвести в тип, придать ему родовое и постоянное значение». В результате, замечает критик, постепенно в романе «перед вами открывается не только внешняя форма (то есть свойство Гончарова изображать явление во всех его мельчайших подробностях. — А. Р.), но и самая внутренность, душа каждого лица, каждого предмета».
144
Из письма И. А. Гончарова к С. А. Никитенко от 8 июня 1860 года из Мариенбада. «Литературный архив», изд. АН СССР, 1953, т. IV, стр. 116.