— Что произошло? — спросил я, не спеша освободиться от железных объятий и все еще размышляя, за какие такие грехи меня срочно вызвали под родные осины.
— Мы должны срочно ехать к Самому! Немедленно!
— Могу я заехать домой переодеться? — я был в добротном остинридовском твиде и брюках из cavalry twill[7], с цветастым шейным платком под клетчатой рубашкой и не имел особого желания являться пред светлейшие очи в таком богемном виде: Сам любил строгие костюмы, однотонные галстуки, суровость и аскетизм во всем — брал пример с Несостоявшегося Ксендза.
— Ты что? С ума сошел! Нас же ждут!
И мы помчались по средней полосе, светя фарами и рыча спецсигналом — так, наверное, летел гонец к царю Салтану с вестью, что родила царица в ночь.
Свернув с улицы Убиенного Царевича под арку (тут нам преградили было путь Алебардами, но, окаменев, взяли под козырек), мы поднялись на лифте, пахнувшем незабвенным тройным одеколоном, в просторный кабинет, где за письменным столом возвышался Сам, а перпендикулярно к нему восседал весь синклит.
Сам слыл человеком умным не только в монастырских кругах, но и во всем Мекленбурге (косой среди слепых), он сверкал и купался в пышной седине, блестел передними золотыми зубами и ласково щурил глаза. Начал он в задушевном ключе, свойственном всем бессмертным лидерам Мекленбурга, а именно — поинтересовался, как я доехал, не заболел и не устал ли (ответы он, естественно, не слушал), предложил чаю с сушками, которыми в последнее время увлекались на высшем уровне, и долго рассматривал свои ногти, прежде чем приступить к повести, печальнее которой нет на свете.
Опасаясь поранить губу сушкой (в светских кругах на Пэл–Мэле такие деликатесы и не снились), я краем глаза наблюдал, как Заместитель Самого (домашняя кличка Бритая Голова), подставленный под Самого предусмотрительным Самым–Самым, дабы умный Сам не возомнил слишком много о себе и не организовал какой–нибудь тайный комплот, брезгливо изучает мои твиды свинцовыми остренькими глазками, прицеливается, примеривается и постукивает ножкой о ножку под столом: ростом он уродился ниже низкого и на высоком стуле не доставал подошвами до пола.
Маня сидел смирно, как вызванный к директору школы двоечник, не почесывал, как обычно, свой густой «ежик» и всем своим видом демонстрировал покорность и Самому, и особенно Бритой Голове, которого он дико боялся.
Сам начал сказ в драматических тонах: обрисовал международную обстановку, которая оказалась чрезвычайно сложной, сложнее, чем в прошлом году и в прошедшие десятилетия,— так уж повелось, что обстановка накалялась по нарастающей с момента образования революционного Мекленбурга, и не виделось этому ни конца, ни края. Затем Сам коснулся народного хозяйства, которое росло и совершенствовалось, хотя пока еще и не достигло вершин успехов, потом сделал паузу, побарабанил пальцами и вдруг голосом провинциального трагика объявил, что случилось ЧП и на нашем боевом корабле завелась Крыса. Он так и сказал: «На нашем боевом корабле, друзья, завелась Крыса. Произошло несколько страшных провалов!» — Сделал паузу, посмотрел на ногти, а потом и на меня.
Краска ударила мне в лицо, я чуть не поперхнулся проклятой сушкой и твердо, как учили, ответил, что если это допрос, то следует предъявить конкретные обвинения.
Тут Сам развел руками и тонко улыбнулся, а остальные расхохотались меленьким смехом и разъяснили глупому Алексу, что речь не о том, что ему верят, его ценят и любят и он вовсе не Крыса, а тот самый отважный Крысолов, который может спасти весь корабль. Каким образом? Имеется проверенный, старый, как мир, способ. Инфильтрация.
— Я не буду вдаваться в оперативные детали,— скромно заметил Сам, который всю жизнь создавал учебники о светлом будущем, тайно писал декадентские стишки и редко спускался на грешную землю,— тут важно принципиальное решение. Прежде всего, готовы ли вы к этой операции. Риск большой: не так–то просто войти в доверие к американцам. Если нужно, то подумайте.
Для приличия я подумал несколько секунд (гадал, между прочим, где они, гады, достают такие вкусные сушки).
— В принципе, я не вижу никаких препятствий! — сказал я медленно и торжественно.— Благодарю за оказанное доверие!
Тут все радостно загалдели и слово взял Бритая Голова. Не спуская глаз с моего шейного платка (видимо, прикидывал, подойдет ли он в качестве удавки), он спросил, понимаю ли я всю сложность операции? Я понимал. Если есть сомнения или колебания, то я могу отказаться[8]. Я вновь не отказался. Тогда он сказал, что мне верят, на меня надеются, а я ответил, что не подведу, не пощажу себя, не пожалею сил и, если понадобится, и жизни.