— Если и имел, то никому из нас об этом не известно, — чуть растерянно отозвался Ульмер, когда хозяин дома неопределенно передернул плечами. — Вилли, как я понимаю, он о ней не спрашивал, меня или майстера Нойердорфа тоже… Да и не видели его в той части Бамберга.
— «В той части» — это?..
— Рыбацкая деревня в Инзельштадте, — кивнув в сторону окна, пояснил Ульмер. — В самой ее бедняцкой части. Ее семья занимается ловом, а потом сама же продает свою добычу…
— Желание ее несостоявшегося супруга во что бы то ни стало получить торговое место в свете этого становится еще более понятным, — заметил Курт. — Даже странно, что девица оказалась ни при чем… Ты знаешь, где ее дом?
— Покажу, — кивнул инквизитор, — хотя убежден, что время будет потрачено напрасно: не желая никого задеть, замечу, что не при ее… уме и сообразительности оказаться в соучастниках. Я говорил с нею и уверен, что ее никто не ставил в известность.
— Полагаю, что ты окажешься прав, — согласился Курт, когда, распрощавшись с хозяином, они вышли под яркое летнее солнце, — однако для полноты данных все-таки следует с нею пообщаться. Если Штаудт не говорил никому о том, что намерен ее посетить, это значит лишь то, что он об этом не говорил, как и то, что его там не видели посторонние — значит, что его там не видели; и даже окажись девица впрямь невинней всех невинных — если пропавший inspector побывал там, это даст мне след в его поисках. Сожалею, Петер, но доказательство вины либо невиновности Официума — не моя цель и не моя работа; вскоре в кураторском отделении решат, кого направить на смену убитому, он этим и займется; если мне удастся что-то выяснить попутно с моим собственным расследованием — слава Богу, если же не сложится…
— Я понимаю, майстер Гессе, — вздохнул Ульмер с вялой улыбкой. — Но я именно на это и уповаю. Не зря же ходят о вас легенды, и мне думается…
— Дай-ка я кое-что тебе объясню, — утомленно вздохнул Курт, не дав ему договорить, — дабы избавить тебя от неоправданных упований. Тебе приходилось наблюдать за тем, как происходят выборы в магистрат? Представители гильдий и знатных семей внезапно начинают совершать до крайности добрые дела для блага города, но все равно больше говорят, чем делают; о многих из них начинают расползаться слухи, в которых оные представители описываются так, что Ангелам Господним остается лишь завидовать… Полагаю, для тебя не новость, что девять из десяти таких рассказов — не более чем преувеличение, и это в лучшем случае? Это работа на публику, от которой зависит их продвижение, наработка репутации, от которой зависят голоса. Попросту эта маленькая res publica[22] становится для них полем личной деятельности.
— Я все это знаю, — кивнул Ульмер настороженно, — но не хотите же вы сказать…
— Именно что хочу. Когда государство ведет войну, вовремя доставленная и публично оглашенная ободряющая relatio[23] поднимает дух подданных, вселяет в них надежду, сообщает имена героев… Если требуют обстоятельства, деяния героев можно преувеличить, успехи превознести, а надежды тем самым — приумножить. Король и его ближний круг будут знать, что происходит на самом деле, но для публики порой важнее не вся правда, а та самая надежда; здесь, Петер, и проходит тонкая граница в понятии «publicus[24]»: где кончается государственное, а где начинается общественное — решается на месте и по обстоятельствам. Так вот, в случае, когда нужна надежда и нужны герои — эта самая relatio publica[25] будет, как и в случае с выборами в магистрат, несколько не соответствующей действительности.
— Вы скромничаете, майстер Гессе, — уверенно возразил Ульмер. — Расследование, которое прославило вас — изобличение предательства двух курфюрстов в Кельне — было или не было?
— Положим, было, — неохотно согласился Курт. — Однако оно лишь на словах выглядит так победоносно и полностью представляется моей заслугой. На деле же работало множество людей — агенты слежки, мои сослуживцы, зондергруппа… каковая, к слову, явившись вовремя, позволила мне впоследствии насладиться лаврами, а не уютным гробом. И так — в каждом деле. Вообрази себе стычку, где множество людей бьет сильного и обученного бойца. Каждый наносит ему рану, выматывает его, а потом прихожу я — и наношу последний удар измученному, ослабленному противнику; и кто скажет, что гибель этого бойца — не моя заслуга? Это будет и правдой, и преувеличением. Сие иносказание в некотором роде и отражает истинное положение вещей. А все прочее — исключительно необходимость Конгрегации в громких именах и героях. Я удачно подвернулся под руку, и девять из десяти частей моей столь оглушительной славы — та самая relatio publica.