- Стихи потеряли для меня всякий смысл, - говорю я Апостолу. - И знаешь, почему? Потому, что однажды я понял одну простую вещь: даже самое гениальное стихотворение... да что там! Тысяча гениальных стихотворений не стоит того, чтобы ради них отречься от человека.
Не надо бы мне этого говорить! Но слово - не воробей. Взяло и вылетело. Хрен поймаешь.
Апостол смотрит на меня - и молчит. Он знает: я не умею лгать.
Я не умею лгать потому, что слишком долго знаю Апостола (7).
Вспоминаю, как в 81-м я прилетел с Сахалина в большой волжский город. Жить было негде. С месяц я обретался у Апостола на улице Владимирской, пока не снял мрачный угол в городском пригороде - у бобыля дяди Гриши, аккуратно напивавшегося каждую пенсию под бочковую капусту и солёные огурцы. Тогда Апостол был молодым и писал замечательные стихи, глубокие и искренние. Писал о железнодорожном проводнике, который думает, что "... Прожить эту жизнь //Так же просто, как чай разнести по вагонам"; о штабном писаре, сошедшем с ума и записавшем себя в список невозвратных потерь; о том, что "...Жить теперь по-новому мы будем // "Будем!" - отзывалось нам в ночи..." Самым же известным стихотворением Апостола тех лет, безусловно, было "Муму":
Что-то никак не пойму:
Мир удивительно ясен,
Но топит Герасим Муму,
Добрый такой Герасим.
В воду вошли два весла,
к телу прижалась собака.
Жизнь! Она так весела!
Как тут от смеха не плакать?
Знает: не жить одному,
лучше, чем мы, это знает...
И все-таки топит Муму,
на стрежень реки выгребает.
Казалось, что время пройдет
и мир не встревожится куцый:
Герасим с тоски не запьет,
круги на воде разойдутся.
Тот век! Он в таком далеке!
Но что это? Вижу сквозь слезы:
застыли круги на реке,
как кольца на срезе березы!
Стихи Апостола нравились многим. В конце 70-х комсомол даже наградил его премией. Весьма своевременно: с деньгами у Апостола всегда было скверно или очень скверно, а долго работать на одном месте он не хотел или не умел. Однако жена всегда была рядом, она понимала его. Думаю, что в судьбе Апостола она было главной его удачей.
Тогда ещё не было ни стихов на разрыв, ни бедности напоказ. Ни сирого тельника с видом на Грушинку и оберега на шее. Разлучница-Муза ещё не взошла на порог деревенского дома, где Апостол провёл последние восемь лет своего земного бытия. И далеко ещё было до лубочных валенок, словно бы снятых с ноги поэта Клюева специально для видеосъемки: Апостол, бредущий с полными вёдрами воды по тропинке, протоптанной в снегу.
Я воду ношу, раздвигая сугробы,
Мне воду носить всё трудней и трудней.
Но как бы ни стало и ни было что бы,
Я буду носить её милой моей.
Река холоднее небесного одра.
Я прорубь рублю от зари до зари.
Бери, моя радость, хрустальные ведра,
Хрусти леденцами, стирай и вари.
Уйду от сугроба, дойду до сугроба,
Три раза позволю себе покурить.
Я воду ношу – до порога, до гроба,
А дальше не знаю, кто будет носить.
А дальше – вот в том-то и смертная мука,
Увижу ли, как ты одна в январе,
Стоишь над рекой, как любовь и разлука,
Забыв, что вода замерзает в ведре…
Но это еще не теперь, и дорога
Протоптана мною в снегу и во мгле…
И смотрит Господь удивленно и строго,
И знает, зачем я живу на Земле. (8)
Я продержался в Куйбышеве года полтора - и рванул обратно на Сахалин. На семь лет затерялся в местных широтах: бумзавод, рыбколхоз, газета, снова колхоз... В 89-м в очередной раз восстановился в Литинституте, приехал в Москву. Давние приятели давно обмыли дипломы и затаились в родных просторах. В коридорах общежития стало гораздо тише, в комнатах - заметно скучнее. Лавры Рубцова не вдохновляли на подвиги даже склонных к запою. Старые легенды выдохлись, словно вчерашнее пиво, а новые скисали раньше, чем успевали набрать силу. Наступала эпоха безликого электронного набора, фонда Сороса и литературных текстов на заказ.
Впрочем, ночным маршрутом усопших гениев и прижизненных классиков (общага - таксопарк - общага) по-прежнему ходили и гении, и классики. Помню Юру-поэта из Нижнего Тагила. Если буду когда-нибудь на Урале, непременно к нему загляну, хотя, я слышал, стихов Юра больше не пишет. А с драматургом Гришей я как-то встречался на Кавказе. Года три тому назад, проездом в Кабардино-Балкарию. Постарел драматург Григорий, но театр пока не оставил. Своих пьес больше не пишет, предпочитает играть в чужих. Дал мне в дорогу пакет с помидорами. Говорил, сам выращивал, сам собирал...
5.