У входа в зал для траурных церемоний смерти нет. Она - там, за тяжёлыми резными дверями, на возвышении, предназначенном для гроба. А здесь, на асфальтированной площадке, стоят в ожидании прощания с покойным друзья, знакомые и родственники. Немного, человек десять с небольшим.
- Нет больше нашего Витюши! - зарёванная гражданская жена бросается Апостолу на шею. Одиннадцать лет она была рядом с Витькой. Это было не просто, особенно в последний год: мысли о смерти меняют характер у людей столь же необратимо, как и алкоголь в пенсионном возрасте.
Здесь же, у резных дверей, стоит ещё одна жена - когда-то законная, но давно уже бывшая. На шею Апостолу она не бросается, и с гражданской женой почти не общается. Бывшая законная в том возрасте и достатке, когда можно позволить себе ездить на хорошем джипе и прятать слёзы, если они есть. Или не прятать, когда их нет вовсе.
Пока Апостол утешает гражданскую, а законная с кем-то вполголоса разговаривает по телефону, я подхожу к Витькиному брату.
- Прими мои соболезнования, - говорю я ему. Брат кивает в ответ. Держится он достойно: положение обязывает. Брат принял на себя тяжесть похорон, ему же предстоит через полгода принимать и бремя наследства.
Появляется распорядитель:
- Можно войти в зал для прощания с покойным.
Тихо, почти виновато, мы входим в зал печали и скорби. По очереди кладём в гроб цветы. Появляется священник. По-хозяйски осматривает покойника и иже с ним, опускает глаза долу и для начала берётся за кадило. Терпкий запах умиротворения наполняет зал. Священник открывает псалтырь и начинает читать молитву. Монолог на церковно-славянском то и дело прерывается речитативом: "Господи, помилуй!" Кто верит, тот крестится, кто не верит - пребывает в печали. Кто верит, но сомневается, смиренно держит руки на животе.
Отчитав своё, священник уходит вместе с псалтырем и кадилом. Всё что надо отпущено, вечный покой гарантирован, хотя и не сразу: придётся подождать сорок дней.
- У вас есть несколько минут, чтобы попрощаться с покойным, - это опять распорядитель.
Это значит, снаружи, у резных дверей, уже собрались новые родственники, друзья и знакомые. Ожидают очереди, но уже к своему покойному. Ох, уж эта Москва!.. Повсюду очереди, даже на кладбище. Хорошенько подумаешь, прежде чем здесь помирать...
Но вот уже брат в молчании постоял над братом. Вдовы по очереди поправили цветы в ногах у покойного. Скорбно вздохнули знакомые...
Я посмотрел на Апостола. А он посмотрел на меня...
В наших глазах читался один и тот же вопрос: "Кто следующий?.."
Тогда этого не знал никто.
* * *
Вот, пожалуй, и всё.
Дальше был ресторан. Тихий зал, общий стол. Зарубежная, что ли, кухня.
Помянули. Вспомнили Витьку. Опять помянули... Скорбная трапеза пошла своим чередом. Постепенно к общему разговору примешались и другие темы: судьбы творческой интеллигенции, искусство игры на тромбоне, потом еще что-то светское... И здесь Апостола понесло.
- Интересно у меня как-то всё получается, - начал он, поглядывая на знакомых и родственников. - Вот я русский, а мне всю жизнь помогали евреи: стихи печатали, сборники издавали...
Я посмотрел на часы: пора! Обнял Брата, пожал руку Апостолу. Попрощался с поминальным столом. И подался на вокзал.
Через час автобус увозил меня из Москвы. Увозил из прошлого в настоящее и дальше - в уже начавшее темнеть будущее. За спиной оставался город, полный давних надежд и пока ещё близких воспоминаний.
Оставалась память. И Вечность, однажды обещанная другу.
Только память и Вечность.
И больше - ничего.
Примеч. автора.
1. По словарю Ожегова, Апостол (перенос.) - "последователь и распространитель какой-нибудь идеи". Для Апостола такой идеей, похоже, стало "литературное преображение" (см. в тексте).
2. Ассоциация навеяна картиной П. Брейгеля "Слепые".
3. Здесь и далее - стихи самарского поэта Михаила Анищенко (1950 - 2012 гг.), за исключением стихотворений, авторство которых оговорено в тексте.
4. Столь сильные эмоции имеют под собой скорее не медицинскую, а литературную основу. В первом варианте стихотворение "Дом и Река" завершалось такими строчками:
Не приходишь ты под окна,
Не глотаешь в горле ком.
И мне в зад втыкает доктор
Шприц с Иваном-дураком.
Я вдыхаю мрак психушкин,
Шлю послания в собес.
Я, конечно же, не Пушкин,
Не убьёт меня Дантес.
Пьяный доктор. Санитары.
На губах то боль, то скотч.
Мы с Тамарой ходим парой,
Просим Демона помочь.
Я люблю сестру Данаю,