Никчемную, в общем-то, премию Апостолу всё же дадут.
Посмертно...
2.
Так ничего не высмотрев в дымном столичном небе, Апостол тяжело опускается на скамью и с минуту молчит. Потом решительно поправляет ладонями изрядно седую копну волос и тянется к пакету:
- Давай, помянем Витю. У меня есть...
Он извлекает из пакета початую бутылку коньяка, пару залапанных стаканов и нечто, напоминающее закуску - криво порезанное и щедро примятое. Сто жидких граммов ловко делятся на два по пятьдесят. Это и без рулетки видно.
- Вчера ехал в Москву, поругался в вагоне с какими-то девицами. А те позвали полицию. Сняли с поезда... сволочи! - продолжает Апостол безо всякого перехода. - Ночь продержали в ментовке. Утром выпустили. Но ничего, даже коньяк вернули, - и протягивает мне стакан. - Давай?
Моя всегдашняя трезвость смущённо отходит в сторону. Сегодня явно не её день.
- Давай. За Витьку...
Тогда, зимой 96-го, мы с Витькой тоже начали с коньяка. Пили под сюжетные перипетии "Место встречи изменить нельзя" с Высоцким в главной роли. Фильм был давней нашей традицией, своего рода талисманом. При каждой нашей встрече Витька отправлял в SHARP кассету с фильмом и не извлекал её до тех пор, пока капитан Жеглов не убивал бывшего разведчика Левченко меткой киношной пулей.
- Ну, и рожи у нас с тобой, Шарапов! Надо бы их поправить, - говорил Витька всякий раз, разливая по очередной. Мы дружно поправляли свои рожи - и продолжали наш бесконечный разговор: о литературе и политике, музыке и журналистике, истории и философии... Да мало ли о чём можно поговорить в хорошей компании, тем более под коньяк?
Мы вспоминали дороги, которые нас выбирали, а мы их так и не выбрали. Грустили о давних приятелях и полузабытых подругах. Пытались предсказывать будущее и бросались в прошлое с головой. А ещё мы говорили о Литинституте. О талантливых преподавателях и гениальных студентах. Или даже наоборот.
Мы вспоминали, как встретились первого сентября 77-го в литинститутском дворе. Какой это был чудесный день! Солнце светило только для нас, и счастливые лица вчерашних абитуриентов качались в похмельном мареве.
В тот день мы с Апостолом были счастливей всех: как раз накануне у нас кончились деньги. Хотелось занять червонец, вот только у кого? Занимать у преподавателей мы тогда еще не умели.
Мы повели глазами окрест и увидели стоявшего в интеллигентном одиночестве симпатичного парня с явно столичным профилем. Профиль нам как-то сразу понравился, а бойкости мне в те годы было не занимать.
Я подошёл к парню:
- Поэт?
- Поэт.
- У кого в семинаре?
- У Дементьева, - отвечал парень.
- И я у Дементьева. По-моему, это повод для хорошего знакомства, как ты думаешь?
- Аналогично, - улыбнулся парень.
- Ну, значит, так тому и быть! Правда, есть небольшой нюанс... - и я коротко объяснил суть проблемы.
- Вот это подойдёт? - сказал парень, и достал из кармана четвертную. Ну, что я могу сказать? У москвича оказались наши - дальневосточные - привычки: не оставлять на завтра то, что можно потратить сегодня.
С тех пор, как мы познакомились, прошло ровно тридцать лет и четыре года. Всё это время я жил и знал, что на Витьку можно в любой момент положиться. Он помогал нам с Апостолом всякий раз, когда мы попадали в сложные ситуации: выручал деньгами, доставал дефицитные лекарства, в хронически безбилетной летней Москве помогал сесть на поезд. Любил делать подарки: пластинки с дефицитным в ту пору Высоцким, книги малотиражного в те годы Бабеля... Что же касается традиционного столичного гостеприимства, то оно было частью Витькиной натуры. Так, как умел привечать Витька, нас с Апостолом, пожалуй, не привечал никто.
Витька был деловым человеком и знал, как добыть презренный металл. Синяя птица фарцовая однажды присела на подоконник его комнаты, да так здесь и прижилась до конца семидесятых. В бестолковые восьмидесятые Витька возил помаленьку дефицит из Москвы в Будапешт и обратно, хотя таможня и не давала на то "добро". А в мутные девяностые на пару с нашим общим приятелем Борей по прозвищу Чума поднимался в "челноках", доставляя белорусскую галантерею на благодатные российские просторы. Пока не подрался со своим компаньоном на вечерней улице и не рассорился с ним на всю оставшуюся жизнь.