– Я скажу вам, что делать, – произнес наконец Титженс, обращаясь к лейтенанту Хочкиссу.
Макензи сунул ему под нос листок с рифмами.
– Смерть, мука, скука, круговерть… – прочел Титженс. – Дух, лесть, честь, пух… Ну да, без духа вы, чертовы кокни, точно не можете.
– Будь я проклят, – со злобной ухмылкой сказал Макензи, – если бы дал рифмы, которые вы сами же мне и предложили…
– Если вы заняты, то я, разумеется, не буду вам досаждать, – обратился к Титженсу Хочкисс.
– Вы мне ничуть не досаждаете, – ответил ему тот, – нас для того сюда и прислали. Но я бы посоветовал вам говорить «сэр», обращаясь к офицеру, командующему вашим подразделением. В присутствии других подчиненных так лучше звучит… А теперь ступайте в клуб-столовую Шестнадцатого батальона Базы подготовки пехотинцев… Там еще у входа стоит сломанный бильярдный стол…
– Стройся! – крикнул снаружи спокойный голос сержант-майора Коули. – Всем, у кого есть документы и по два идентификационных жетона, отойти влево. Остальным – вправо. Кто еще не получил одеяла, обратитесь к старшему сержанту Моргану. Только не забудьте, потому что после выступления вы уже не сможете ничего взять. Каждый, кто еще не занес свою последнюю волю в солдатскую книжку или куда-то еще, посоветуйтесь с капитаном Титженсом. Если кому надобно получить деньги, спросите капитана Макензи. Римские католики, желающие исповедоваться, после подписания бумаг могут подойти к капеллану, его можно найти в четвертом бараке слева от главного прохода… И со стороны его преподобия можно считать верхом доброты тот факт, что он тратит силы на стадо таких недоделанных рыжих желторотиков с кирпичного цвета физиономиями, которые при виде первого же детского костерка тотчас дадут деру. Через какую-то недельку вы уже побежите обратно, поэтому на кой вам вообще туда тащиться – один Бог знает. Вы больше похожи на стадо воспитателей, притащивших детишек в Уэслианскую воскресную школу. Вот как вы выглядите! Слава богу, что у нас хоть есть Военно-морской флот.
Пользуясь речью Коули в качестве прикрытия, Титженс писал: «И вот теперь нас косит смерть…» А попутно говорил лейтенанту Хочкиссу:
– В клубе-столовой найдете сколько угодно маленьких, грязных засранцев из Гламорганшира, которые надираются до поросячьего визга, склонившись над страницами «Парижской жизни»… Подойдите к любому из них, по вашему выбору, и спросите…
И стал писать дальше:
«Мы знаем, что такое мука,
Но все ж, друзья, какая скука…»
– Вы наверняка считаете, что это трудно! – сказал он Макензи. – Как же, как же, вы ведь набрали рифм на целую похоронную оду философа-гробовщика… – Затем повернулся и вновь обратился к Хочкиссу: – Спросите любого П. Б. Вы знаете, что такое «П. Б.»? Нет-нет, это не придурочный болван… П. Б. – это Постоянная база, так же называют и служащих на ней офицеров, ни на что не годных… И спросите его, не хотел бы он доставить новобранцев в Байель.
В дежурку набивалось все больше медлительных, нескладных солдат, беспорядочно шаркавших ногами. Они громоздили на полу свои холщовые мешки и протягивали в не знавших грамоты руках небольшие раскрытые книжечки, время от времени их роняя. Снаружи доносился непрекращающийся, то нарастающий, то опадающий хор голосов, которые сливались то в раскат хохота, то в угрозу. Потом интонации смешивались, образуя фугу, напоминавшую рокот накатывающих на прибрежные скалы морских волн. И Титженсу вдруг показалось, что в этой жизни человек удивительно замкнут в себе… Он сел и быстро нацарапал строку: «Всей этой жизни круговерть… В каждом из нас еще есть дух… Нам не нужна пустая лесть… Для нас всего важнее честь… Все остальное тлена пух… И больше никаких парадов…» А потом сказал Хочкиссу, что по его убеждению ни один офицер Постоянной базы не ответит ему отказом, потому что сначала устроит в вагоне первого класса головокружительную пирушку, а потом еще получит за этих новобранцев премию и внеочередной отпуск… Если же кто и возразит, то пусть лейтенант назовет ему, Титженсу, его имя, и тот не преминет включить этого человека в дополнение к приказу…
К ногам Титженса уже прихлынула бурая волна народа. Невероятные трудности, с которыми столкнулись даже те, кто вел самую что ни на есть простую жизнь… Рядом с Титженсом стоял рядовой Логан, раньше служивший в Двадцать седьмом Иннискиллингском пехотном полку, что для канадца выглядело более чем странно… Еще более странным казалось то, что до войны у него был то ли молочный магазин, то ли ферма в Сиднее, то есть в Австралии… Человек, неизменно превращавший чувства в проблему, веселый, как и положено в Двадцать седьмом, говорящий как кокни, словно этот говор был предметом особой гордости жителей Сиднея, и напрочь разуверившийся в стряпчих. Но при этом без остатка доверявший Титженсу. Он был белокур, держался всегда прямо, а цифры на его одежде сверкали, как золото. Из-за его плеча выглядывал глуповатый малый с орлиным носом и кожей цвета кофе с молоком – полукровка, в жилах которого явно текла кровь ирокезов или тускарора, – прислуживавший в Квебеке какому-то врачевателю… У него имелись свои проблемы, но понять его было трудно. За ним стоял малый с очень смуглой кожей, румянцем на щеках, свирепым взглядом и ирландским акцентом, выпускник университета Макгилла, преподававший в Токио языки и предъявлявший претензии к японскому правительству… А потом множество других лиц, выстроившихся в колонну по два, змеившуюся вокруг дежурки… Они напоминали собой пыль… облако пыли, затмевающее при своем приближении весь небосвод: каждый со своими нелепыми проблемами и тревогами, даже если других они ими и не грузили… Бурая пыль…