– Да кто вы такой, чтобы мне приказывать?! Я выше вас по должности. Какого черта!.. О господи, какого черта?! Мне никто не может приказывать…
Голос капитана ослаб и зачах в груди.
Он почувствовал, что его ноздри непомерно раздулись, впуская холодный воздух. А еще почувствовал, что против него, окружив со всех сторон, плели какой-то мудреный заговор, и закричал:
– Вы и ваш… генеральский доносчик!
Имевшимся у него окопным ножом капитану очень хотелось полоснуть кому-нибудь пару раз по горлу. От этого ему перестал бы давить на грудь такой непомерный вес. «Сядьте», – произнесенное дородной фигурой, маячившей напротив, парализовало все его конечности. Он испытал прилив невероятной ненависти. Если бы только можно было двинуть рукой и добраться до окопного ножа…
Ноль-девять Морган сказал:
– Козла, с’упибшего мою чертову прачечную, зовут Уильямс… Реши я, что это Эванс Уильямс из Зам’а, ’ох, точно бы дезертировал.
– И этого теленка терпеть не мо’ла, – гнул свое парень из Ронты. – Нет, ты послушай, прежде чем что-то мне ’оворить…
К разговору офицеров ни тот, ни другой даже не прислушивались – те говорили о том, что их совершенно не интересовало. Какая блажь могла найти на корову, чтобы она возненавидела собственного теленка? Тем более в горах за Кайрфилли. Осенью по утрам все склоны там покрывались паутиной, поблескивавшей на солнце, как пряжа из стекла. И ту корову, должно быть, просто проглядели.
Склонившийся над столом молодой капитан завел долгий спор о старшинстве чинов и должностей. Причем пререкался сам с собой, выступая то за одну, то за другую сторону какой-то невероятно бессвязной скороговоркой. Назначение он получил после событий в Гелувельте[1]. А второй только год спустя. Правда, тот постоянно командовал расквартированной там частью, а самого его прикомандировали туда только ради дисциплины и пайка, но это еще не оправдывало приказа сесть. Какого черта, хотел бы он знать, старший товарищ вообще это сказал?! Он еще быстрее обычного заговорил о круге. Когда тот замкнется, от распада атома миру придет конец. Через тысячу лет некому будет отдавать и выполнять приказы. А пока он сам, разумеется, будет им подчиняться.
На офицера постарше тяжким бременем давило командование подразделением непомерных размеров с разношерстными штабами, битком набитыми бесполезными младшими офицерами, которые к тому же без конца менялись; с сержантским составом, отлынивавшим от любой работы; с рядовыми, набранными практически во всех колониях и не привыкшими к ничегонеделанию; с учебной частью, постоянно пополняемой новобранцами. Как человек старой закалки, он чувствовал, что все это было прерогативой исключительно регулярной британской армии, и возмущался, что в нее рекрутировали кого угодно, ведь в его повседневной жизни и без того было множество проблем, не говоря уже о личных делах, тоже внушавших немалое беспокойство. Совсем недавно Титженс выписался из госпиталя. В обтянутой брезентом хибаре, где ему довелось обосноваться, позаимствовав ее у полкового военного лекаря, уехавшего на побывку в Англию, от парафинового обогревателя стояла удушливая жара, а без него тотчас заползали невыносимые сырость и холод. Денщик, которого доктор оставил приглядывать за этим временным домом, оказался недоумком. А все эти германские воздушные налеты в последнее время вообще не прекращались. Людей на их базе скопилось, как сардин в банке. В городе нельзя было перемещаться по улицам. Подразделения, осуществлявшие набор рекрутов, получили приказ как можно меньше мозолить глаза. И новобранцев в действующую армию отправляли только по ночам. Но как можно было ночью отправлять пополнение, если каждые десять минут приходилось на два часа тушить все огни из-за налета вражеских аэропланов? У каждого было по девять комплектов жетонов и документов, которые полагалось удостоверять подписью офицера. Да, всем этим бедолагам действительно надлежало иметь необходимый перечень бумаг. Только вот как этого было добиться? Той ночью ему надо было отправить две тысячи девятьсот девяносто четыре человека, а если две тысячи девятьсот девяносто четыре умножить на девять, получится двадцать шесть тысяч девятьсот сорок шесть. Ему никто не выделит отдельную машину для чеканки жетонов, потому как для этого не было никакой возможности, но как тогда оружейнику из их учебной части, помимо обычной работы, сделать еще пять тысяч девятьсот восемьдесят восемь дополнительных идентификационных жетонов?
Перед ним без конца выхаживал взад-вперед второй капитан. Титженсу не нравились его разговоры о круге и тысячелетии. Любой, у кого есть хоть капля здравого смысла, от них тотчас встревожится. Они могут свидетельствовать о начале ярко выраженного, опасного лунатизма… В то же время об этом парне он не знал ровным счетом ничего. Для хорошего кадрового офицера стоявший перед ним человек, по всей видимости, был слишком смугл, порывист и красив. В то же время плохим он тоже точно не был, потому как мог похвастаться орденом «За выдающиеся боевые заслуги» с памятной планкой, Военным крестом и некоторыми наградами других государств. К тому же генерал – в виде дополнительной информации – сказал, что капитан получил учрежденную вице-канцлером премию за знание латыни… Интересно, а сам генерал Кэмпион понимал, что представляет собой человек, получающий учрежденные вице-канцлером премии по латыни? Скорее всего, нет, он лишь присовокупил эти сведения к своей записке варварским орнаментом, которым пользуются командиры-дикари. Желая выставить себя, лорда Эдварда Кэмпиона, генералом культурным. Поди узнай, когда у человека в следующий раз заявит о себе тщеславие.
1
Имеется в виду сражение при деревне Гелувельт, состоявшееся 29–31 октября 1914 года в ходе Первой битвы при Ипре (