Виторг помолчал, также держа меня в своих объятиях, а потом продолжил разрывать мое сердце на части.
– Я не знаю, что именно произошло в праздник весны, но после него он отказывался посещать наш дом и никакие уговоры не действовали. Он избегал тебя. Он избегал разговоров о тебе. Он словно опустел, его глаза потухли. И на полигоне он стал словно зверь, его стали бояться. А спарринги, с ним в пару становился лишь декан Андрус, остальные были покалечены и избегали его. Сам декан стал опасаться проиграть ему в спаррингах, он стал бить точно не жалея сил. Словно изливал свою боль.
Сын снова умолк, не на долго, просто давая мне возможность проглотить неслышную истерику, подбирающуюся все ближе, окутывающую меня и поглощающую все больше и больше.
– Мам, это его рубашку ты одеваешь на подушку перед сном? – Я вздрогнула и попыталась высвободиться. Но Виторг лишь сильнее сжал меня в своих объятиях. А когда я прекратила сопротивляться, стал ласково гладить одной рукой успокаивая, словно это я его ребенок. – Я знаю, потому что опять, каждую ночь, я слышу, как ты плачешь засыпая. А когда ты затихаешь, я прихожу погасить свет. Иногда обнимая подушку ты засыпаешь на полу, и я перелаживаю тебя на кровать. Мама, я говорю все это, потому что если ты поедешь со мной, то не как мама его друга. Так будет только хуже. Если мы едим вместе, то только если ты любишь его так же, как и он тебя. Только если ты готова принять его как мужчину, а не мальчишку, юнца, с которым дружен твой сын. Иначе я поеду сам. А ты останешься дома.
Я заплакала. Не знаю откуда опять взялись слезы, но я опять плакала. Мой сын. Мой мальчик, такой уже взрослый, настоящий мужчина, он понял и принял все раньше меня. Это я все оправдывала рубашку Алекса в своей постели одиночеством, а тоску и слезы пустой постелью. Это я боялась поверить и признать, что этот юнец за один вечер, за одну ночь, за одно утро, стал для меня большим, чем все мужчины этого мира. Это я засыпая со слезами и воспоминаниями о нем и встречаясь по ночам, в своих снах с ним, не хотела верить и признавать. А он, мой сын, он все видел, молчал и осознавал все принимая как есть.
– Все будет хорошо. Слышишь? Не плачь. Он любит тебя. Ты любишь его. И все будет хорошо. Даже лучше. Только представь, как будет злиться милорд Вильям, глава рода, когда ты станешь законной женой юного и любящего, преданного тебе всем сердцем и душой мужчины. – Он хохотнул, а я всхлипнула. – да еще и с личного благословения королевской четы. Да, я, пожалуй, лично приглашу его на свадьбу, чтобы увидеть его лицо. А ты будешь улыбаться, сиять радостью, как и положено невесте в прекрасном платье. Я подведу тебя к алтарю и передам твою руку вложив в его. Алекс трепетно примет ее и не отпустит, уж поверь. А через девять месяцев, но не позже чем через год, вы сделаете меня счастливым дядюшкой. Только не плачь. Все будет хорошо.
В Венсию мы прибыли ранним утром. Пасмурная погода изморозью и влажным, леденящим ветром отвлекала от мыслей о предстоящей встречи. Я боялась. Я ждала. В гостинице нас встретили совсем не радушно. Словно заочно зная кто мы и всем сердцем не желая видеть нас. С нами не общались, даже на вопросы отвечали не с первого раза, нехотя и не всегда, да еще и односложно. В ратуше, без пояснений, просто выставили нас отказываясь помочь. Стражи отводили глаза и молчали. «не положено» – это единственное, что мы смогли добиться от них. Даже на ярмарочной площади от нас отворачивались и отказывались говорить, ни так, ни за деньги. Три бесконечно долгих и безуспешных дня ходьбы от порога к порогу, от одного незнакомца к другому. Но мы не узнали ничего. Никто не признавал знаком ли с Алексом и его семьей, никто не говорил где он живет, где работает, где его семья и где он сам. Лишь одно мы знали точно, он ушел со службы. Утром четвертого дня я отправилась в храм. Я не знала где еще просить помощи. Кто еще мог помочь. И почему все молчат. Я просто больше не видела другого пути. Я шла к статуи Многоликого и его жены, Девы. Шла и мечтала так же стоять в храме у алтаря с Алексом. Так же держаться за руки и также идти по жизни вместе. Я упала на колени не дойдя полпути к цели. Опять появились слезы. Не знаю от куда, но с ними появилась и злость.
– Не смейте! Слышите! Не смейте отбирать его у меня! Не отдам! Не сдамся!
Я уронила лицо в ладошки, злилась, паниковала, боялась, плакала. Мне никто не мешал. Было слишком рано. Служители еще не пришли. А редкие посетители были заняты своими проблемами.