Впоследствии капитан Кейпрон оправдывал свои действия невозможностью отличить воинов от женщин – «такое впечатление, что стреляли они все». Учитывая почти непроницаемый дым, стремительную смену обстановки и отчаянную неразбериху на поле боя, капитан Кейпрон, скорее всего, не врал. Отец Крафт, сохранивший максимально возможную в таких обстоятельствах непредвзятость, снял с Кейпрона обвинения в преступных намерениях. Перекладывая косвенную вину за обстрел индейского лагеря на самих воинов, священник свидетельствовал по прошествии времени, что к тому моменту, когда пушки открыли огонь, из нескольких палаток уже начали стрелять по противнику. Как бы то ни было, прежде чем развернуться к лощине, артиллерия почти полчаса громила индейский лагерь, наполняя воздух треском горящих палаток[616].
Полковник Форсайт помчался на пригорок после первых же залпов. Он не только не пресек действия Кейпрона, но и в принципе ничего существенного не сделал, только черкнул короткое донесение для генерала Брука, сидя рядом с батареей. Судя по всему, полковник был всего лишь молчаливым наблюдателем непостижимого побоища, разворачивающегося на его глазах. Майор Уитсайд говорил позже своей жене, что он сам «руководил всем этим делом». В действительности общего командования не было вообще, и мало кому из офицеров удавалось сдержать своих бойцов.
После того как пушки Гочкиса разнесли индейский лагерь, воинов оставалось еще достаточно, чтобы сопротивлением увеличивать ярость солдат 7-го кавалерийского. Кавалеристы считали, что они отвечают индейцам на их вероломство, и побоище продолжалось. Оказавшийся на месте событий газетчик назвал эту битву «войной на уничтожение. Тактика была одна – убивать при любой возможности любого показавшегося на глаза индейца». Сержант Рагнар считал, что убийство большинства женщин и детей – на совести новобранцев полка, по его словам, они своими действиями «позорили честь мундира»[617].
В лощине раненые женщины голыми руками выкапывали ямы в склоне, пытаясь укрыть там детей. Там же лежал и Росистая Борода. В него угодили две пули: одна в руку, вторая в колено. Теряя сознание от потери крови, Росистая Борода видел, как солдаты с бровки лощины стреляют по каждой женщине и ребенку, в которых удавалось прицелиться. «Глядя на всех этих малышей, лежащих мертвыми в луже собственной крови, я почувствовал, что мой гнев не утихнет, даже если я загрызу кого-нибудь из солдат». С трудом поднявшись на ноги, Росистая Борода побрел по лощине на запад. За поворотом он наткнулся на свою смертельно раненную мать. Та стала уговаривать его не останавливаться, идти дальше, но ее сразила очередная пуля, и она кулем повалилась на землю, уже не дыша.
Постепенно ружейная и пушечная пальба умолкла, и в лощине наступила тишина. Сержант Рагнар со своими бойцами спустились со склона, получив приказ забрать мертвых, – началось пятое и последнее действие этой трагедии. Тела лежали вповалку. Под перевернутой повозкой корчилась в предсмертных муках целая семья с перебитыми ногами. «Вот передо мной молодая красивая скво, которую я накануне угощал сигаретой, – она умирает, у нее прострелены обе ноги. Она не издает ни единого стона и приветствует меня слабой улыбкой на бледных губах».
С западного края лощины вдруг снова донеслись выстрелы. Тридцать женщин и около десятка воинов, среди которых был и Росистая Борода, укрылись в лесистом овраге, отделенном от лощины узкой впадиной. Росистая Борода был слишком слаб, чтобы стрелять из винчестера, но другим воинам удалось отогнать сержанта Рагнара и его солдат. В ответ на это капитан Кейпрон подкатил к устью оврага пушку Гочкиса и обрушил на индейцев настоящую «грозу с громом и молниями». Один снаряд разворотил пятнадцатисантиметровую дыру в животе воина, стоявшего рядом с Росистой Бородой. Другой попал кому-то из женщин между лопатками. Росистая Борода вспоминал, что она еще смеялась, не подозревая о ране. «А потом воздух огласился песнями смерти моего гибнущего племени, от которых зарыдало бы даже каменное сердце». Оставаться в овраге – значило обречь себя на гибель заранее. «Стрельба прекратилась, но дым стоял такой густой, что раненые бы в нем не выжили, он разъедал горло, дышать было невозможно»[618].
Расстрел в овраге длился двадцать минут. Когда выстрелы со стороны индейцев стихли, кавалерия осторожно приблизилась. Полукровка Филип Уэллс, у которого срезанный кончик носа так и болтался над губами на лоскуте кожи, прокричал в пелену дыма: «Кто там есть еще живой, выходите, вас не тронут и стрелять не будут!» Из оврага показалось несколько индейцев. Росистая Борода успел уйти. Потом ему каким-то чудом удалось выбраться в прерию, где он повстречал пятерых воинов-оглала из Агентства Пайн-Ридж, и те доставили его в безопасное место.
616
Utley,
617
Foley,