Сегодня я в поле ночую,
Лежу, притаясь за скирдой,
Вон в высь голубую, ночную
Катится звезда за звездой…
И нехотя месяц всплывает
Над ширью покосов и нив,
И ряски свои одевают
Ряды придорожные ив…
И кто-то под голос волынки
Незримо поет в вышине,
И никнет былинка к былинке,
И грустно от песенки мне.
И то ли играет подпасок,
Поет ли волынка сама—
Ах, беден на нем опоясок
И с боку убога сума!..
Но в полночь, когда он на кочке
Сидит в голове табуна,
В кафтан с золотой оторочкой
Его наряжает луна…
А в сумку, пропахшую хлебом,
Волшебную дудку кладет,
И тихо под песенку небом
За облаком облак плывет…
Плывет он и смотрит с опаской,
Что скоро потухнет грудок,—
Замолкнет волынка подпаска,
Зальется фабричный гудок.
1914–1917 гг.
Вечер
Над низким полем из болота
На пашню тянут кулики,
Уж камышами вдоль реки
Плывет с волною позолота.
Туман ложится в отдаленье,
Земля горбом — свежа, черна,
В меже соха, как привиденье,
И вверх зубцами борона.
Вдали леса, и словно лица,
Глядят над нами купола…
И тихо бродит вкруг села
Серебряная мглица…
Встает луна за крайней хатой,
И, словно латы, возле хат
На травке, мокрой и хохлатой,
У окон лужицы лежат…
Пастух
Я все пою, ведь я певец,
Не вывожу пером строки:
Брожу в лесу, пасу овец
В тумане раннем у реки.
Прошел по селам дальний слух:
И часто манят на крыльцо,
И улыбаются в лицо
Мне очи зорких молодух…
Но я печаль мою таю,
И в певчем сердце — тишина…
И так мне жаль печаль мою,
Не зная кто и где она…
И часто, слушая рожок,
Мне говорят: пастух! пастух!..
Покрыл мне щеки смуглый пух,
И полдень брови мне ожег…
И я пастух, и я певец,
И все гляжу из-под руки: —
И песни, как стада овец,
В тумане раннем у реки!..
Предчувствие
Золотятся ковровые нивы
И чернеют на пашнях комли…
Отчего же задумались ивы,
Словно жаль им родимой земли?..
Как и встарь, месяц облаки водит,
Словно древнюю рать богатырь,
И за годами годы проходят,
Пропадая в безвестную ширь.
Та же Русь без конца и без края,
И над нею дымок голубой —
Что ж и я не пою, а рыдаю
Над людьми, над собой, над судьбой?
И мне мнится: в предутрии пламя
Пред бедою затеплила даль,
И сгустила туман над полями
Небывалая в мире печаль…
1914
Лада у окна
Мокрый снег поутру выпал,
Каплет с крыши у окна.
На оконницу насыпал
Дед поутру толокна…
Толокно объяло пламя,
Толокно петух клюет
И в окно стучит крылами,
И, нахохлившись, поет.
Ленту алую вплетая,
Села Лада у окна:
— Здравствуй, тучка золотая,
Солнце-странничек, весна!..
Светит перстень на оконце:
За окном бегут ручьи,
Высоко гуляет солнце,
Кружат стаями грачи…
Далеко ж в дали веселой,
Словно вешние стада,
Разбеглись деревни, села
И большие города!..
А оконце все в узоре:
За туманной пеленой,
Словно сон, синеет море,
А за морем край земной…
Гость чудесный
Свет вечерний мерцает вдоль улиц,
Словно призрак, в тумане плетень,
Над дорогою ивы согнулись, И
крадется от облака тень.
Уж померкли за сумраком хвои,
И сижу я у крайней избы,
Где на зори окно локовое
И крылечко из тонкой резьбы.
А в окно, может, горе глядится
И хозяйка тут — злая судьба,
Уж слетают узорные птицы,
Уж спадает с застрехи резьба.
Может быть, здесь в последней надежде
Все ж, трудясь и страдая, живут,
И лампада пылает, как прежде,
И все гостя чудесного ждут.
Вон сбежали с огорка овины,
Вон согнулся над речкою мост—
И так сказочен свист соловьиный!
И так тих деревенский погост!
Все он видится старой старухе
За туманом нельющихся слез,
Ждет и ждет, хоть недобрые слухи
Ветер к окнам с чужбины принес.
Будто вот полосой некошеной
Он идет с золотою косой
И пред ним рожь, и жито, и пшены
Серебристою брызжат росой!
И, как сторож, всю ночь стороною
Ходит месяц и смотрит во мглу,
И в закуте соха с бороною
Тоже грезят — сияют в углу.
1914–1917 гг.
