А. Блок «Россия», 1906
В. Маяковский «Облако в штанах»,1915
Перечитывая эти строки, вспоминаешь библейское: «Придут пророки, и не услышите их!» Литература пророчествовала о великих сдвигах, небывалых переменах.
И чем ближе подходила пора великих событий, тем тревожнее были эти пророчества. В последние дни свои русская классическая поэзия явила свое лицо, как блоковский Гамаюн — птица вещая:
Поэзия Бальмонта, Белого, Брюсова, Ахматовой, Бунина, Городецкого, других даровитых поэтов начала века не могла не отразить кризисной ситуации, разрешившейся величайшим революционным взрывом в мировой истории. Старый мир, старая культура были обречены, и поэты говорили, вещали об этой обреченности. Когда Андрей Белый писал:
это означало, что е г о Россия, Россия, с которой связана была его судьба, вся жизнь его, все мировоззрение, э т а Россия обречена была на исчезновение. Это он видел, об этом и выкликал в стихах, не случайно названных «Отчаянье». И в других строках, предрекавших грядущие катаклизмы, первой будущей жертвой на зван сам поэт, поскольку именно в себе, в своей душе видел он «ветхого Адама», метаниям и кризисам которого не могло найтись места в неведомом царстве будущего.
И за первой частью пророчества должна была свершиться вторая — открыться «новое небо, новая земля», реальных контуров которой поэты не могли увидеть сквозь бушующее пламя грядущего пожара. Показательно, что поэты пытались найти для нее иное, новое имя: Инония (Есенин), Новая Америка, Скифия (Блок), Белая Индия (Клюев), Славия (Волошин), Они и здесь оказались провидцами: имя «Россия» оказалось стертым с карты мира в ближайшие годы.
Было бы нечестно не упомянуть и о последнем призыве дореволюционных поэтов, которые уже не задыхались в атмосфере предгрозья, как старшее поколение, а очень хорошо научились дышать отравленным миазмами прошлого воздухом. Эстетствующие эгофутуристы, ушедшие в мелочи ремесла акмеисты знаменовали последнюю ступень кризиса, когда он уже и не ощущается, не переживается как канун крушения мира. Это к ним взывал Блок, которого мы можем назвать совестью поэзии той поры:
Гроза революции открыла глаза, очистила душу одним из них, сделав их большими русскими поэтами, других смела без следа.
Сроки терпения народного, такие долгие сроки, минули. Разразилась Октябрьская буря. Страна, раздираемая классовой ненавистью, истекала кровью, безжалостно срублено было дерево старой культуры, культуры господствующего класса, чтобы дать место новым побегам, берущим начало от неумирающих корней народной жизни.
Тема родины, России, кровью умытой, рисуется в лирике больших поэтов первых лет революции в сознательном противопоставлении ставшему вдруг чужим буржуазному миру. Это противостояние слышится уже в блоковских «Скифах», в ахматовской лирике лета 17-го года: бросить все,
Но этот искренний, трогательный порыв к счастью — как последний полет птицы на фоне туч подходящей бури. Кто тот, кто позвал ее? Отступник, который «за остров зеленый отдал, отдал родную страну» и тем «потерял благодать»:
Свою собственную, такую мелкую! И с библейской величавостью (какое счастье, что сохранилась фонограмма авторского чтения этих стихов!) звучит гордый отказ на льстивые искушения и призывания: «чтоб этой речью недостойной не осквернился скорбный дух».
Если сегодня, из конца XX века, оглянуться на пеструю картину его начала, то, пожалуй, четыре самые крупные фигуры привлекут наше первостепенное внимание. Четыре поэта, творчество которых в наибольшей степени определило развитие отечественной лирики советского уже периода. Первые три имени вряд ли вызовут споры. Блок, Маяковский, Есенин. Пожалуй, пора поставить с ними рядом и Марину Цветаеву, чей мощный, огненный талант проявился несколько позднее и однозначно определил развитие всей женской поэзии наших дней.
Ну хорошо, а из этих кто самый главный? Кто в той же мере повлиял на советскую поэзию, как век назад Пушкин на русскую лирику XIX века? Поэты и литературоведы могут спорить относительно ответа на этот вопрос. Но читатели разрешили его давно и однозначно: Есенин.
Нет такого любителя поэзии, который прошел бы мимо этого имени. Пусть потом творчество его покажется слишком простым, слишком песенным, слишком непутевым, но непосредственному очарованию его стихов противостоять невозможно. «Народ прижал Есенина к своему сердцу и никому не позволил его отнять», — сказал один из младших современников поэта. Добавить здесь нечего.
Есенин, как и Пушкин, был щедр на дружбу. Как Пушкин привел в наше сегодня «поэтов пушкинской плеяды», так и Есенин, правда, через долгие-долгие годы, вернул к читателю целый ряд интереснейших поэтов, который называют иногда «есенинской купницей» — это Николай Клюев, Петр Орешин, Сергей Клычков, Иван Наседкин, другие стихотворцы, судьбой и поэзией связанные с Сергеем Есениным. Судьба этих поэтов — без сомнения, одна из самых трагических страниц истории советской литературы. Вскоре после революции они в большинстве своем были обречены на тяжелые гонения, в конце тридцатых жизнь их оборвалась. Казалось, в бессмысленной жестокой круговерти какая-то рука мстительно наносила удар за ударом, выбивая их одного за другим… Потребовалось около полувека, чтобы творчество их посмертно вернулось к читателю. И когда вновь открылись их страницы, стало ясно: утрачена была одна из самых значительных, самых народных по духу и светлых по направленности традиций развития советской литературы. Их отсутствие, их молчание годами создавало вакуум, бог весть чем заполнявшийся. Сегодня поэтические соратники Есенина, как и сам он, говорят с нами голосами современников, говорят о добре, о жалости, о трудолюбии, о любви к родине, к природе ее, истории и народу.