1861
Константин Константинович Случевский
1837–1904
«Полдневный час. Жара гнетет дыханье…»
Полдневный час. Жара гнетет дыханье;
Глядишь прищурясь — блеск глаза слезит,
И над землею воздух, в колебанье,
Мигает быстро, будто бы кипит;
И тени нет. Повсюду искры, блестки;
Трава слегла, до корня прожжена.
В ушах шумит, как будто слышны всплески,
Как будто где-то подле бьет волна…
Ужасный час! Везде оцепененье:
Жмет лист к ветвям нагретая верба,
Укрылся зверь, затем, что жжет движенье,
По щелям спят, приткнувшись, ястреба.
А в поле труд… Обычной чередою
Идет косьба; хлеба не будут ждать!
Но это время названо страдою,
Другого слова нет его назвать…
Кто испытал огонь такого неба,
Тот без труда раз навсегда поймет,
Зачем игру и шутку с крошкой хлеба
За тяжкий грех считает наш народ!
«Какие здесь всему великие размеры…»
Какие здесь всему великие размеры!
Вот хоть бы лов классической трески!
На крепкой бечеве, верст в пять иль больше меры,
Что ни аршин, навешаны крючки;
Насквозь проколота, на каждом рыбка бьется…
Пять верст страданий! Это ль не длина!
Порою бечева китом, белугой рвется —
Тогда страдать артель ловцов должна.
В морозный вихрь и снег, — а это ль не напасти? —
Не день, не два, с терпеньем без границ
Артель в морской волне распутывает снасти,
Сбивая лед с промерзлых рукавиц.
И завтра то же, вновь…. В дому помору хуже:
Тут, как и в море, вечно сир и нищ,
Живет он впроголодь, а спит во тьме и стуже
На гнойных нарах мрачных становищ.
В Заонежье
Верст сотни на три одинокий,
Готовясь в дебрях потонуть,
Бежит на север неширокий,
Почти всегда пустынный путь.
Порою, по часам по целым,
Никто не едет, не идет;
Трава под семенем созрелым
Между колей его растет.
Унылый край в молчаньи тонет…
И, в звуках медленных, без слов,
Одна лишь проволока стонет
С пронумерованных столбов…
Во имя чьих, каких желаний
Ты здесь, металл заговорил?
Как непрерывный ряд стенаний,
Твой звук задумчив и уныл!
Каким пророчествам тут сбыться,
Когда, решившись заглянуть,
Жизнь стонет раньше, чем родиться,
И стоном пролагает путь?!.
«С простым толкую человеком…»
С простым толкую человеком…
Телега, лошадь, вход в избу…
Хвалю порядок в огороде,
Хвалю оконную резьбу.
Все — дело рук его… Какая
В нем скромных мыслей простота!
Не может пошатнуться вера,
Не может в рост пойти мечта.
Он тридцать осеней и весен
К работе землю пробуждал;
Вопрос о том: зачем все это —
В нем никогда не возникал.
О, как жестоко подавляет
Меня спокойствие его!
Обидно, что признанье это
Не изменяет ничего…
Ему раёк в театре жизни
И слез, и смеха простота:
Мне — злобы дня, сомненья, мудрость —
И — на вес золота места!
«Заката светлого пурпурные лучи…»
Заката светлого пурпурные лучи
Стремятся на гору с синеющей низины,
И ярче пламени в открывшейся печи
Пылают сосен темные вершины…
Не так ли в Альпах горные снега
Горят, когда внизу синеет тьма тенями…
Жизнь родины моей! О, как ты к нам строга,
Как не балуешь нас роскошными дарами!
Мы силами мечты должны воссоздавать
И дорисовывать, чего мы не имеем;
То, что другим дано, нам надо отыскать,
Нам часто не собрать того, что мы посеем!
И в нашем творчестве должны мы превозмочь
И зиму долгую с тяжелыми снегами,
И безрассветную, томительную ночь,
И тьму безвременья, сгущенную веками…
«О, неужели же на самом деле правы…»
О, неужели же на самом деле правы
Глашатаи добра, красот и тишины,
Что так испорчены и помыслы, и нравы,
Что надобно желать всех ужасов войны?
Что дальше нет путей, что снова проступает
Вся дикость прежняя, что, не спросясь, сплеча,
Работу тихую мышленья прерывает
И неожиданный, и злой удар бича…
Что воздух жизни затхл, что ржавчина и плесень
Так в людях глубоки и так тлетворна гниль,
Что нужны: пушек рев, разгул солдатских песен,
Полей встревоженных мерцающая пыль…
Людская кровь нужна! И стон, и бред больницы,
И сироты в семьях, и скорби матерей,
Чтоб чистую слезу вновь вызвать на ресницы
Не вразумляемых другим путем людей,—
Чтоб этим их поднять, и жизни цель поставить,
И дать задачу им по силам, по плечу,
Чтоб добрый пастырь мог прийти и мирно править
И на торгующих не прибегать к бичу…