В полях созрел ячмень.
Он радует меня!
Брожу я целый день
По волнам ячменя.
Смеется мне июль,
Кивают мне поля.
И облако — как тюль,
И солнце жжет, паля.
Блуждаю целый день
В сухих волнах земли,
Пока ночная тень
Не омрачит стебли.
Спущусь к реке, взгляну
На илистый атлас;
Взгрустнется ли, — а ну,
А ну печаль от глаз.
Теперь ли тосковать,
Когда поспел ячмень?
Я всех расцеловать
Хотел бы в этот день!
1909
Родник
Восемь лет эту местность я знаю.
Уходил, приходил, — но всегда
В этой местности бьет ледяная
Неисчерпываемая вода.
Полноструйный родник, полнозвучный,
Мой родной, мой природный родник,
Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)
Неотбрасываемо я приник.
И светло мне глаза оросили
Слезы гордого счастья, и я
Восклицаю: ты — символ России,
Изнедривающаяся струя!
Июль 1914
Поэза последней надежды
Не странны ли поэзовечера,
Бессмертного искусства карнавалы,
В стране, где «завтра» хуже, чем «вчера»,
Которой, может быть, не быть пора,
В стране, где за обвалами — обвалы?
Но не странней ли этих вечеров
Идущие на них? Да кто вы? — дурни,
В разгар чумы кричащие: «Пиров!»,
Или и впрямь фанатики даров
Поэзии, богини всех лазурней!..
Поэт — всегда поэт. Но вы-то! Вы!
Случайные иль чающие? Кто вы?
Я только что вернулся из Москвы,
Где мне рукоплескали люди-львы,
Кто за искусство жизнь отдать готовы!
Какой шампанский, искристый экстаз!
О, сколько в лицах вдохновенной дрожи!
Вы, тысячи воспламененных глаз,—
Благоговейных, скорбных, — верю в вас:
Глаза крылатой русской молодежи!
Я верю в вас, а значит — и в страну.
Да, верю я, наперекор стихии,
Что вал растет, вздымающий волну,
Которая всё-всё сольет в одну,
А потому — я верю в жизнь России!..
Ноябрь 1917
Петр Васильевич Орешин{348}
1887–1938
Золотая соха
Плохо денется, плохо косится,
И лежат ряды неровные.
Знать бы, скоро ли износятся
На душе обиды кровные?
Тяжко в пору нам покосную,
Весь до косточки сломаешься.
Ах, зачем ты, жизнь несносная,
К нам, как мачеха, ласкаешься!
Темен лес, темнее — хижины,
Злой тоской-соломой крытые.
Не судьбой ли мы обижены,
В чистом поле позабытые?
Есть у нас тропинка алая,
Путь-дороженька заветная.
Есть головушка удалая,
Сила-удаль несусветная.
Мы поспорим с злыми чарами,
С колдовством, судьбой и холодом.
Будут нищие боярами,
Медный грош — червонным золотом.
Обрастет густыми травами
Вековечная кручинушка,
И пойдет гулять заставами
С золотой сохой детинушка.
1913
«Я знаю шорохи и звоны…»
Я знаю шорохи и звоны
Колосьев зреющих во сне,
Душистой ржи полупоклоны
Моей родимой стороне.
Дорог изгибы мне знакомы,
Испытан жатвы знойный день.
Люблю я золото соломы
На крыше русских деревень!
И только грустно-нестерпимо
Висит над хижинами ночь.
Смогу ли я непогрешимо
Тоску немую превозмочь?
1913
Ночь
Глянет месяц из-за гор,
Вспыхнет конской гривой,
И запахнет темный двор
Сеном и крапивой.
Скажет теплая земля,
И услышит небо:
— Вы ль не мучили меня,
Люди, из-за хлеба?
Вы ли грудь мою сохой
Не избороздили?
Вы ли брата в час лихой
Хлебом накормили?
Тихо в сумраке ночном
С края и до края.
Над распаханным бугром
Зорька золотая.
1914
С обозом
Загуляли над лесом снега,
Задымилась деревня морозом.
И несет снеговая пурга,
Заметая следы за обозом.
Поседел вороной меринок:
Растрепалась кудлатая грива.
Снежный путь бесконечно далек,
А в душе — и темно и тоскливо.
Без нужды опояшешь ремнем
Меринку дуговатые ноги.
По колена в снегу, и кругом
Не видать ни тропы, ни дороги.
До зари хорошо бы домой.
На столе — разварная картошка.
— Но-о, воронушка, трогай, родной…
Занесет нас с тобой заварошка!
В поле вихрится ветер-зимач,
За бураном — вечерние зори.
Санный скрип — недоплаканный плач,
Дальний путь — безысходное горе!