— Таня, здравствуйте!
Таня даже вздрогнула от неожиданности — перед ней стояла товарищ Ольга. В сапожках, в кожаной куртке, в красном платке. Краснощекое лицо ее пышет здоровьем, жизнерадостностью.
Подает крепкую руку, весело спрашивает:
— Как живется?
— Плохо живется! — грустно улыбается Таня. — Вот… вычистили… хожу, работу ищу…
И тут же отворачивается, пряча от товарища Ольги непрошеные слезы.
— Постойте, постойте! Как это — вычистили?
Товарищ Ольга берет Таню под руку.
— А ну-ка, рассказывайте все!
Слушала Таню, все больше и больше хмурясь. Наконец не выдержала:
— И вы смирились с этим? Так безропотно и ушли?
— А что я должна была делать?
— Ладно, — сказала товарищ Ольга. — Выгнали — плакать не будем! Пойдете ко мне учительницей. Завтра утром заеду, заберу вас с собой… Где живете?
— Вот по этой улице, третий дом… — ответила растерянно Таня, все еще не веря неожиданному счастью.
И уже тогда, как товарищ Ольга ушла, вспомнила, что даже не поблагодарила ее, стояла дура дурой. Что она подумает о ней?
«Господи, хотя бы скорее наступило утро!..
А что, если она раздумает? Или ей не удастся добиться назначения?..
Нет, только не это! Что угодно, только не это!»
Вбежала в комнату, словно пьяная.
— Мама, я буду работать учительницей!
Не дождалась, что ответит пораженная мать, побежала в другую комнату, схватила сына на руки.
— Андрейко, твоя мама будет учительницей!
И только тогда, когда вернулась с сыном в кухню и снова увидела мать, сиротливо сидящую на скамейке, только тогда подумала Таня о том, что она из-за этой неожиданной радости совсем забыла о матери, которая сидит одна, немощная, хилая, подточенная болезнями и старостью, одинокая, кажется всеми забытая, даже родными детьми. Таня знает определенно, что она ни за что не поедет с ней, не бросит своего дома, в котором — вся ее жизнь, все ее воспоминания: и отец, и дети, и собственная, им отданная, молодость.
— Мама! — умоляюще просит Таня. — Поедемте со мной, мама!
Мать поднимает на нее выцветшие глаза, качает белой головой.
— Поезжай уж, доченька, сама…
И как ее ни уговаривала Таня, твердила одно:
— Как же я его одного… покину?
Могильной скорбью веет от ее слов, покорной печалью человека, который уже наполовину расстался с жизнью, не знает, кто ему ближе — эти, которые находятся рядом с ним, или те, кто лежат в могилах…
— Бери Андрейка, и пускай тебе бог поможет…
Тогда Таня договаривается с ней о другом. Хорошо, пусть мама остается, а она будет как можно чаще наведываться к ней. И еще одна просьба…
— Какая, детка моя, у тебя просьба?
Таня договорится с соседкой, чтобы та хотя бы раз в два дня приходила помочь ей.
— Зачем мне эта помощь? — пытается возразить мать.
Но Таня настаивает на своем. Тут уж она не уступит ей. Не хочет мать ехать с ней — это ее воля, но она ни за что не оставит ее без присмотра.
— Ну, хорошо, — устало соглашается мать. — Ты, дочь, собиралась бы понемногу. А то заедут, а ты не готова…
Товарищ Ольга заехала только в двенадцать дня: пришлось выдержать настоящий бой с заведующим райнаробразом, пока добилась назначения Тани.
— Ты что, с ума спятила! Не знаешь, кто Светличная?
— Знаю, — спокойно промолвила Ольга. — Но пусть у тебя голова не болит, не тебе работать с нею.
— Да у нас и так кадры засорены поповскими дочерьми! — закричал зав. — А эта в придачу еще и жена кулака!
— Уже не жена, — возразила Ольга. — Она ушла от него еще до раскулачивания.
— Это не меняет дела!
— Ты напишешь приказ или не напишешь? — Наконец надоела Ольге эта бесплодная дискуссия.
— Не напишу.
Товарищ Ольга резко поднялась, вышла из кабинета. Постояла, кусая губы, решительно кивнула головой и пошла в райком.
В приемной Гинзбурга было полно народу.
— У себя? — спросила Ольга у секретаря, и, когда та ответила, что у себя, товарищ Ольга на правах старого работника райкома не стала ждать очереди, прошла прямо в кабинет.
Григорий в это время разговаривал с каким-то мужчиной, по одежде крестьянином. Глянул на Ольгу, поднялся, улыбнулся, протягивая руку.
— Ольга! Каким ветром?
— Я к тебе. Не помешаю?
— Нет, что ты! Подожди только, мы с товарищем закончим…
Ольга примостилась на диване. Нетерпеливо постукивая носком сапога, смотрела на Григория. Только сейчас заметила, как он поседел, и почему-то его седина навеяла на нее грусть. Она тряхнула головой, сердито посмотрела в спину крестьянина, который все никак не мог закончить рассказ — тянул и тянул, будто на волах ехал.