Жена Килина, которая верховодила мужем, когда он был трезвым, торопливо хватала что поценнее и убегала через огороды к соседям.
Матвей же, ворвавшись в хату, начинал срывать со стен рушники, собирать всю оставшуюся одежду. Сбрасывал все на пол, в одну кучу, а потом поджигал. Огонь, дым, чад глаза выедает, а Матвею хоть бы что — только ноздри раздувает и довольно светятся глаза.
Проходило опьянение, выветривался из хаты чад, и Матвей снова покорным ягненком ходил, усердно принимался за работу.
Килина бросила Матвея тогда, когда он все свое добро роздал цыганам. Все, до последней щепочки. Не пожалел ни овец, ни вола, ни праздничных жупанов. Берите! Забирайте, чтобы и следа не осталось от этой осточертевшей собственности, а я оседлаю коня и поеду на Запорожье! Жена?.. Что мне жена! Какой бы я был казак, если бы слушался жену!..
Цыган, спасибо им, не пришлось долго уговаривать и упрашивать: пока самый старший из них дул водку и братался с хозяином, остальные тащили все, что только могли, гребли из кладовой и из погреба. Проснулся на следующий день Матвей — во дворе хоть шаром покати! Сидел он, чесал затылок, а несчастная Килина громко плакала, а потом собрала сякую-такую одежонку и ушла к родителям: пусть еще кто-нибудь поживет с таким сумасшедшим!
— Не журись, Матвей, черт с ней, с Килиной! — утешал друга Иван. — Вот приедем — такую девку тебе сосватаем, что куда там!
— Да я не журюсь…
— Так, слышишь, не убивайся, — не слушает Иван. — А хочешь — отдам тебе свою жену? Вот крест святой — отдам!
Матвей почему-то не захотел брать жену Ивана.
— Тогда молодицу, — решил Иван. — У нас такие молодицы, что без огня вспыхивают… Но, Гнедая, но! Что ты, ослепла, не видишь, кого я везу?..
Да вожжами, да кнутом! Влетели в Тарасовку как шальные. Эй, разлетайтесь, разбегайтесь — Иван с ярмарки едет! Да не один, а с товарищем. Таким дорогим ему, что и родной жены не пожалеет для него!
И мчалась кобылка, словно обезумев, и подскакивали на возу, точно горох, дети Приходька, и разлетались в стороны, теряя перья, куры и гуси, и матерились едва не попавшие под колеса мужики, и кричали женщины, хватая детей. А Иван — море ему по колено — поднялся на ноги, хлещет кнутом кобылу, только шерсть с нее летит.
Не остановился перед двором, сорвал с петель плохонькие ворота, которые затрещали дощатыми ребрами под колесами. Погнал прямо к хате, прямо в дверь — хотел, очевидно, подвезти дорогого гостя сразу к столу, — но проклятая водка сбила с правильного пути, въехал дышлом в окно. Стекло разлетелось во все стороны, рама повисла на голове кобылы, и Иван свалился ей под копыта… Приехали!
Иван выкарабкивался из-под лошади, Матвей все еще висел на дышле, а дети перемешались-перепутались так, что не разберешь, где чья голова, где чьи ноги.
— Федора! — поднявшись на ноги, заорал Иван. — Открывай, такая-сякая, дверь, иначе тут тебе и смерть!..
Федора не открывала. По простой причине — ее не было дома.
Кое-как откатив воз и освободив лошадь, ввалились в хату.
— Тато, есть!
— Что? — ударил о полы Иван. — Ты слышишь, Матвей, они хотят есть! Я на еду для них все деньги потратил, почти весь ярмарок закупил, а они все еще не наелись… Так берите и закусывайте отцом! Вот с руки и начинайте!..
Отца есть не захотели, полезли в печь.
— Тато, тут вареники!
— Вареники? — вытаращил глаза Иван. — А ей-право, вареники!.. Матвей, гляди, полная макитра. Так по этому случаю и выпить не грех!
Матвей ответил, что не грех. Стоял посреди хаты, осматривал стены, увешанные рушниками, словно прицеливался, с какого начать. В хату вошел Иван, прижимая к животу сулею с перваком. Жена выгнала и спрятала на рождество, а Иван отыскал ее и притащил. Разве сейчас не праздник для Ивана? Ты погляди, кто приехал! Друг приехал, самый верный товарищ Ивана, да еще какой, Федора, друг!..
— Матвей, дай я тебя, зануда, поцелую! Ум… ум… Эх, дарить так дарить, забирай и сыновей вместе с моей Федорой! Не хочешь? Моих сыновей не хочешь?.. Ну и дурак… Тогда поехали к молодице… Есть молодица — сам пошел бы к ней, так Федора не пустит! Забирай оставшиеся вареники, у нее, может, закуски нет…
Выгребали вареники пятернями, набивали ими карманы.