Весла колышут кувшинки,
плащ намочили дождинки,
небом владеет вечерняя грусть.
К чайкам тянусь.
Дружески машут ответно,
но улетают от странника к веткам.
Что ж, возвращусь
в сиром челне в эту муть,
тучи клубятся, как дым…
Встретиться тяжко с былым,
горы – как будто сурмленые брови,
больно до крови.
В знобкой речушке весенних цветов,
старец, сплясать я готов
или напеть. Да кому?
Радужный мост заката,
челн мой уходит во тьму –
вот вам и жизни трудная страда.
Опохмелюсь – и вперед,
думой томясь.
Может, сережка твоя блеснет?
Где ты сейчас?
Грустно к перилам склонился старик:
был я с тобой – лишь миг.
Мелодия «Цитянь лэ»
В год бин-чэнь[112] мы с Чжан Гунфу, бражничая в доме Чжан Дакэ[113], услышали пение сверчка под стеной. Гунфу решил, что надо написать об этом стихи и спеть их. Он закончил первым, и станс был прекрасным. Медитируя, мы бродили по жасминовому саду, смотрели на осеннюю луну и сочиняли. Сверчков в городе именовали «подгоняющими ткачих» и устраивали для них состязания. Любители отваливали за сверчка по 200-300 тысяч монет и держали в коробах, украшенных слоновьей костью.
Тоска юйсинева стиха[114]
на грусть похожа шепотка
цвирикающего сверчка
везде – от влажных врат дворца
до мшистых камней студенца.
Его кручина столь грустна,
что сирой ночью не до сна
ткачихе у станка[115].
Средь гор, что на картине в спальне,
она совсем одна, и так душа печальна!
Но отчего капель за тьмой окна
созвучна стрекоту сверчка
и стуку мерному валька?
Встречают осень с ним в корчмах
и под луною во дворцах –
везде, где на душе лежит тоска.
Об этом – строки древнего стиха[116],
и лишь голыш наивный у плетня
смеется, увидав сверчка.
А уж моя печальная струна
тем более горька.
С другом взяли зелья жбан
Мелодия «Юэся ди»
С другом взяли зелья жбан,
за ночь слива вдруг опала –
ливень, ветер, ураган.
Где-то птичка щебетала.
Нежный пестик поклевала
и из сада улетела.
Всех весна изящно приодела,
только, сделанные мастерски,
разлохматились стежки,
облетели бусинки-цветки.
Крепко заперты врата,
не войти уж мне туда.
Вот
здесь мы и гуляли,
к иве тут уздечку привязали,
попугай меня как будто признаёт.
От былого сна очнулся я,
где ты, тучка легкокрылая моя?
Расспроси, поэт, касатку под стропилами –
где она сейчас, танцорка милая?
Знать юнцу бы ране,
что любовь обманет
и весна пустою станет[117].
Одиннадцатой ночью новогоднего месяца любуюсь фонарями
Мелодия «Чжэгу тянь»
Народу просто тьма на площадях,
все ждут парада фонарей, ржут кони.
Седой анахорет, один, изгоем
тащу девчушку на своих плечах.
И фонарей немало,
и так луна сияла…
Но старцу грусть то, что юнцу – отрада.
На берегу прохладно к ночи стало,
гулякам, видно, расходиться надо[118].
И был мне сон на Новый год
Мелодия «Чжэгу тянь»
Теченью Фэй-реки[119] предел не ведом…
Зачем взлелеял я любви неволю?
Уж не такой, как с давнего портрета,
вошла ты в сон, разбитый птичьим воплем.
Весна не расцвела,
а голова бела,
в разлуке долгой даже боль ушла.
Но чьей-то волей в праздничной тиши
летят друг к другу наши две души.
В первый вечер новогоднего Праздника фонарей остался дома
вернуться
Чжан Гунфу: поэт; Чжан Дакэ: его брат, жил в г. Линьань (совр. Ханчжоу).
вернуться
Распространенный образ в поэзии: жена шьет уехавшему мужу одежду, грустя в одинокой спальне.
вернуться
«В седьмую [луну] – мы в поле сверчка найдём, / В восьмую – сверчок уже здесь, под крышей. / В девятую он заползает в дом, / В десятую – он под постелью слышен!» («Шицзин», пер. А.А.Штукина).
вернуться
Написано в 1197 г. Поэт вспоминает свою былую любовь, с которой они расстались 6 лет назад.
вернуться
Река Фэй берет свое начало на склонах горы близ г. Хэфэй, где жила возлюбленная поэта, с которой он расстался в 1191 г., а это стихотворение написал через 6 лет – в 1197 г.