— Это же никакого куражу не хватит. Никакого решительно и навсегда!
Куражу и впрямь не хватило, и новая эпоха началась с целой серии тяжких поражений: поражение на реке Ялу, проигранное сражение под Мукденом, падение Порт-Артура, позорный разгром эскадры Рождественского в Цусимском проливе. Таковы были вехи, ступени, точки отсчета нового периода в жизни города Прославля, но никто не дал себе труда задуматься, изучить, проанализировать причины и сделать выводы. И все — из-за внушенной с колыбели привычки исследовать только победы. Впрочем, если помните, именно об этом, хотя и другими словами, говорил Петр Петрович Белобрыков.
Внешне жизнь в городе поначалу текла своим чередом и в новой эпохе. Правда, кого-то призвали, но это касалось в основном офицеров из Крепости. Правда, кого-то убили, но это в основном солдат с Успенки. Правда, что-то где-то подорожало, а что-то подешевело, кто-то разорился, а кто-то разбогател, но это в основном касалось Пристенья. А так все шло по накатанной колее в силу присущей всем народам исторической инерции. И пока оно так идет, мне самое время рассказать о потрясшем город Прославль небывалом, дерзком до наглости ограблении средь бела дня.
В тот самый белый день (для банка и полиции, как впоследствии выяснилось, он оказался черным) на прославльский вокзал в почтовом вагоне обычного поезда прибыл необычный груз, за которым была наряжена закрытая карета с вооруженным кучером, вооруженной охраной в пять человек, вооруженным офицером и безоружным банковским чиновником. Чиновник в присутствии караульного офицера и железнодорожного начальства получил опечатанный со всех сторон мешок, который с великими предосторожностями был перенесен в карету, где разместились и офицер с чиновником, тщательно закрыв за собою дверь изнутри. Один из охранников вскочил на козлы рядом с кучером, остальные, сев на лошадей. выстроились по двое с боков, и карета направилась в Государственный банк, находившийся в Крепости. Золотая карета благополучно миновала Пристенье с его воровскими притонами, мост, крепостной Пролом и начала шагом подниматься по крутой Благовещенской улице. Здесь, в тихой, благопристойной Крепости, охрана решила, что самое опасное позади, ослабила бдительность, начала разговаривать, а ехавший внутри экипажа офицер открыл дверь, поскольку там стало душно. Но как только карета, шагом поднимавшаяся в гору, поравнялась с глухой стеной церкви Иоакима и Анны, из-за угла вылетели две бомбы одновременно. Одна разорвалась впереди, покалечив лошадей, убив кучера и опрокинув карету; вторая — сзади, частично поранив охранников, частично рассеяв и обратив их в бегство. И тут же появились двое в масках: один был отвлечен перестрелкой с лежавшим под павшей лошадью охранником, что прежде сидел на козлах, а второй треснул вылезавшего из опрокинутой кареты офицера по голове, вырвал из рук обеспамятевшего чиновника — с той поры бедняга начал заикаться — запечатанный мешок и, не дожидаясь товарища, исчез где-то в бесконечных городских ручьях: Зеленом, Козьем, Рачьем, Овражном и каком-то еще. Видимо, в этом и заключался план: одному отстреливаться, отвлекая на себя охрану, второму без шума уходить через Ручьи к стене и за нее — в Чертову Пустошь, где найти человека хоть с деньгами, хоть без них нечего было и мечтать. Так оно и случилось: тот, второй, сгинул в неизвестности вместе с тремястами двадцатью тремя тысячами казённых рублей, и мне не удалось выяснить даже его имени. А вот первый…
Первый был смел, ловок, нахален и вооружен, как выяснилось, двумя револьверами системы «Смит-Вессон». Он редко отстреливался, заставляя полицию (которой в Крепости было невпроворот больше, чем во всех остальных частях города, вместе взятых) и жандармскую охрану держаться обдуманно и на расстоянии, им предписанном, но сам уходить не спешил. Перебегал, дразнил противников, подзадоривал их и откровенно играл в подкидного со смертью. И решил уходить только тогда, когда время было выиграно и насчичь сообщника с денежным мешком стало уже делом немыслимым. Тогда он начал отрываться, но разъяренная полиция вкупе с жандармами уже взяли бомбиста в полукольцо, отрезав отход к Ручьям и Пристеныо и упорно тесня в чинные, безлюдные и безупречные со всех точек зрения кварталы аристократического центра.
Однако боевик, видать, отлично знал Крепость, поскольку сразу понял, что отступление в центр равносильно самоубийству, и решился на отчаянный прорыв. Он хорошо выбрал момент, неожиданно вылетев навстречу преследователям и открыв частую стрельбу с колена. Полицейские бросились в укрытия, образовалась брешь, но вела она не к спасительной Чертовой Пустоши, а в мещанское царство чиновничье-вдовьего люда. И он ринулся в эту щель, на какое-то мгновение ушел с полицейских глаз, но еще где-то шумел. Где-то будоражил собак, топал по мощенным кирпичами тротуарам, рушил прогнившие заборы, и полиция шла по звуку. Но затем вдруг все исчезло: и звуки, и сам вооруженный молодец. Полиция заметалась, забегала, занервничала, а потом начала прочесывать домик за домиком и садик за садиком, пока не вышла к мещанскому гнездышку с геранью на окнах и георгинами в палисаднике.