Пройдя всего одно тё,[12] Итикуро увидел утёс. Правая сторона его, словно вырубленная стена, возвышалась над рекой больше чем на десять дзё. Светло-серая поверхность обрыва неровная, с острыми складками. Утес, казалось, всасывал в себя реку, и омывающая его подошву темно-зеленая вода пенилась в водоворотах. Прямо в утес упирается ровная дорога. К середине обрыва, огибая скалу, прилегает настил из связанных цепями бревен сосны и криптомерии. Жуткое зрелище! Значит, это и есть та самая переправа. С этого пастила посмотришь вниз — река, до которой пять дзё, взглянешь вверх — давит громадина утеса. Тут не только у слабонервной женщины или ребенка захватит дух и затрепещет сердце…
Цепляясь за скалу, стараясь унять дрожь в ногах и тверже ступать, Итикуро наконец перешел настил. Потам снова посмотрел на крутую скалу. И в этот миг его словно озарило. Он, чьи грехи так огромны, что небольшими благодеяниями их не искупить, должен отрешиться от всего, набраться мужества и отдать свою жизнь во имя великого дела. Ведь в своих молитвах Итикуро просил ниспослать ему тяжкие испытания. И когда он увидел переправу, где случилось несчастье с лежавшим перед ним человеком, где до десятка людей в год лишаются жизни, он загорелся желанием устранить эту опасность. Он поклялся, не щадя себя, осуществить дерзновенную идею — прорубить в скале ход длиной более двухсот кэн.[13] Наконец-то он нашел то, ради чего странствовал! Если за год спасется десять человек, за десять лет — сто, за сто лет, за тысячу — миллионы людей сохранят свои жизни!
С этого дня Итикуро всеми помыслами ушел в работу. Он поселился в келье монастыря Ракандзи. Сразу же отправился по раскинутым в русле Ямакуни деревням собирать пожертвования на строительство туннеля. Но никто не прислушивался к словам неизвестного бродяги-монаха.
— Этот ненормальный собирается продолбить насквозь скалу — более двухсот кэн. Ха-ха-ха!.. — смеялись над ним.
Но это было еще не самое плохое. Иные, выслушав доводы Итикуро, смешивали его с грязью:
— Какой мошенник! То, что он предлагает, так же возможно, как любоваться небом сквозь игольное ушко. Выдумал уловку, чтобы денег собрать побольше. Ишь, хитрец!
Почти месяц уговаривал Итикуро крестьян, но никого не смог убедить. Отчаявшись, он решил приняться за этот огромный труд один.
Держа в руках молот и долото, Итикуро стоял у подошвы скалистой громадины. Это было похоже на карикатуру. Человек собирался продолбить насквозь огромную, сжимающую реку своими изгибами скалу. Пусть это сравнительно податливая вулканическая порода, но ведь Итикуро намеревался выполнить такую работу один, рассчитывая только на свои силы!
Прохожие издевались над Итикуро:
— Все-таки он свихнулся!..
Но ничто не могло остановить Итикуро. Он вошел в прозрачную воду Ямакуни и дал обет богине милосердия Каннон. И сразу же, собравшись с силами, обрушил молот на скалу. В результате только два-три осколка отлетели в сторону. Он напрягся и ударил второй раз. И опять всего лишь несколько маленьких осколков отскочили от громадины. Итикуро нисколько не отчаивался. Вкладывая в удары всю силу, он бил по скале опять и опять. Почувствовав голод, просил поблизости подаяние. Насытившись, продолжал бить молотом по утесу. Когда не находил в себе сил работать, нараспев читал молитву Сингон, и стойкость духа возвращалась к нему. Не зная отдыха, работал день, два, три… Путники, проходившие мимо, смеялись над ним. Но Итикуро ни на миг не оставлял работы, а насмешки лишь заставляли его сильнее сжимать в руках молот.
Чтобы было где укрываться от дождя, монах построил около утеса хижину. С раннего утра, когда в реке еще отражались мерцающие звезды, и до позднего вечера, когда замирало все живое и слышался только плеск воды, Итикуро без устали бил молотом.
Прохожие не переставали смеяться:
— Болван! На что он рассчитывает?…
Никто не верил в осуществимость дела, за которое взялся Итикуро. А он в каждый удар вкладывал душу. В труде приходило забвение. Раскаяния за совершенные убийства больше не мучили его, он не молился и за будущее рождение в раю. Итикуро жил теперь одним возвышенным желанием: творить добро. Он чувствовал, что со времени принятия монашеского сана груз воспоминаний о черных деяниях — воспоминаний, не дававших ему спать по ночам, изнурявших душу и тело, — становился легче. Исполненный отваги, отдавая всего себя работе, Итикуро упорно долбил утес.
Наступил новый год. Пронеслась весна, лето… Год трудов не прошел даром: Итикуро выдолбил пещеру глубиной в одно дзё — совсем немного, но в этом нашла свое выражение его воля.
И все-таки местные жители не переставали глумиться:
— Поглядите! Этот сумасшедший монах целый год лез из кожи вон, а выдолбил всего ничего!..
Но Итикуро, видя плоды своего труда, радовался до слез. Пусть пещера мала, но она — реальность, в которой воплотилось его стремление к добру.
Прошел еще год. Все напряженней трудился Итикуро. Ночью он работал в кромешной тьме, в пещере было темно и днем. Рубить приходилось сидя. Он исступленно махал молотом. И в этом движении правой руки сосредоточилась вся его жизнь, пронизанная верой. Снаружи сияло солнце, светила луна, шли дожди, гремели бури. А в пещере беспрерывно раздавались удары молота…
Окрестные жители не прекратили своих насмешек и к концу второго года. Правда, они уже не смеялись открыто, а, глядя на Итикуро, исподтишка улыбались.
Но вот прошел еще год. Удары молота по-прежнему не прекращались, как и плеск вод Ямакуни. Крестьяне уже ничего не говорили, иронические улыбки на их лицах незаметно сменились выражением изумления.
Итикуро долго не стригся, и длинные волосы падали на плечи, тело было покрыто грязью. Он все больше терял человеческий облик. Подобно животному, копошился Итикуро в выдолбленной им пещере, как безумный колотил молотом.
Постепенно к изумлению окружающих стало примешиваться сочувствие. Прежде Итикуро откладывал на время работу, чтобы пойди за подаянием, а теперь у входа в пещеру он стал находить чашки с едой. Ему больше не надо было никуда ходить, и это время он мог использовать для работы.
К концу четвертого года пещера была прорыта уже на глубину пять дзё. Но это ничтожно мало — длина скалы в поперечнике была более трех те.
Упорство Итикуро удивляло крестьян. Тем не менее ни один не стал помогать ему — настолько очевидной казалась им тщетность любых усилий. Итикуро продолжал трудиться один. К работе были обращены все его помыслы, он отрешился от всего, кроме молота; подобно кроту, озабочен был лишь тем, чтобы, пока жив, пробивать ход и идти по нему дальше. Прилагая невероятные усилия, Итикуро продвигался вперед.
Весна… Осень… Сменялись времена года, природа блекла и снова оживала. Неизменным оставался только стук молота в пещере.
Видя, как медленно продвигается работа, проходившие мимо люди начинали жалеть Итикуро:
— Бедный монах! Не иначе, он безумен, раз пытается прорубить скалу. Ведь до конца жизни он не успеет проделать и десятой части работы.
А время шло… К концу девятого года пещера была длиной уже двадцать два кэна. Жители деревни Хида, казалось, поняли наконец, что дело, которое затеял Итикуро, небезнадежно. В них как будто крепла уверенность в том, что если этот изможденный нищий монах смог за десять лет один пройти так далеко в глубь скалы, то усилиями многих людей в течение нескольких лет все-таки удастся прорубить ее насквозь. Когда Итикуро девять лет назад просил содействия в строительстве туннеля, жители семи окрестных деревень единодушно отказали ему. А теперь по собственной инициативе они начали вносить деньги, наняли ему в помощь нескольких каменотесов. Итикуро уже был не один — вместе с ударами его молота из пещеры доносились сильные, размеренные удары других молотов.