К Бернарду Гольдштайну, хоть он и был отцом моего друга, я относился с огромным уважением: в Бунде он был важной и популярной персоной.
Шмуля Зигельбойма я знал, его сын входил в нашу компанию. Зигельбойм приехал из Лодзи в первые же дни сентября 1939-го и во время обороны Варшавы организовал еврейские рабочие батальоны. Он был крупный профсоюзный деятель. Один из бундовских лидеров, оставшихся в городе. Всегда много писал, в том числе для «Бюллетеня», пока не покинул гетто и Польшу. Уехал он в декабре 1940-го. В гетто я иногда встречал его у Эстеры Ивинской.
Эстеру Ивинскую, сестру Альтера, я знал еще с довоенных времен. Она была маминой подругой. Кажется, она устроила меня в «Ogoldwicht». Всегда меня отчитывала, когда я к ней приходил. А поскольку была превосходным адвокатом по политическим делам и пользовалась большим уважением, я покорно выслушивал ее поучения. Вскоре после Зигельбойма она уехала в Бельгию по паспорту своей сестры, бельгийской гражданки.
Стеклограф, который я нашел на Кармелицкой, Бунд использовал для выпуска «Бюллетеня». Я занимался технической стороной — размножением и распространением: ведь я был всего лишь посыльный, мальчишка, а они все — опытные и авторитетные деятели.
Однажды разнесся слух — впоследствии оказавшийся ложным, — будто кто-то где-то ведет себя подозрительно и, возможно, доносит. Руководители Бунда приказали на всякий случай временно прервать все контакты. А я как раз делал «Бюллетень», номер был почти готов, и я, по своей наглости, втихую, втайне от них, его закончил. Но не знал, куда девать — распространение тоже было приостановлено. А мне жаль было эти 500 экземпляров со свежими новостями с фронта, ведь они с каждым днем теряли актуальность.
Я не знал, как быть, но в конце концов придумал. Решил устроить вечеринку — «лабу», как говорили в Бунде. Купил колбасы, пол-литра водки и пригласил Бернарда, Берека и Абрашу. Еще была Стася, она умела готовить некий напиток, типа чая. Очень вкусный, по цвету — чай, но что это было на самом деле и как она его готовила, не знаю. Была, наверно, еще какая-нибудь выпивка — что такое пол-литра водки? И вот, на этой вечеринке, я сказал, что у меня есть 500 экземпляров «Бюллетеня» и две связные: Мириам Шифман, начальница всех распространительниц (это у нее когда-то в пролетке лопнули трусы, набитые листовками), и Зося (проверь, ее фамилия есть на памятнике убитых в Зелёнке[19]). Сказал, что их необходимо распространить, иначе весь наш труд пойдет насмарку: уже через день «Бюллетень» будет годиться только на выброс. Вроде бы спросил разрешения, хотя точно не помню, возможно, я им это сообщил уже постфактум. Так или иначе, я свое дело сделал: «Бюллетень» был распространен.
Вскоре, однако, работа прервалась. Вышла целая история. Глава Цукунфта Хенох Рус добивался, чтобы начальство разрешило возобновить выпуск «Бюллетеня». И услышал в ответ: «Чего ты без конца спрашиваешь? Вот Марек не спрашивал и сделал. Если хотеть, все можно сделать».
Рус был человек солидный, не то что я. Раньше никто со мной не считался. Мое дело было печатать листовки и бегать по поручениям начальства. Но, видно, я каким был наглецом, таким и остался. И со времени этой истории с «Бюллетенем» мог делать что хотел, и никто не вмешивался. Тогда, пожалуй, ко мне и начали прислушиваться. Я сам к ним втерся.
У Хеноха Руса был маленький ребенок. И этот ребенок заболел. Я привел из больницы врача, который сказал, что требуется переливание крови. Подходящей группы крови не оказалось. А мне как раз сделали анализ и выдали справку, что у меня группа «0», поэтому я предложил взять кровь у меня. Тогда считалось, что кровь группы «0» можно переливать всем. Это была трагическая сцена: ребенку перелили мою кровь, а у него случился шок, и он умер. Мы тогда не знали почему. Только потом, много позже, выяснилось, что результаты анализа перепутали и мне дали чужую справку, а на самом деле у меня группа AB. Потом была акция, и всех хватали и отправляли на Умшлагплац. Рус пришел ко мне и сказал: «Я тебе благодарен за то, что мой ребенок из-за твоей крови умер в постели, а не пошел в вагон».
Вспоминаю я себя, посыльного в больнице, и думаю: как же так получалось? Сколько раз, когда возникала нужда, я приходил к врачам, и они меня слушались, отправлялись туда, куда я просил, — я, совсем еще мальчишка, никто, посыльный; видно, я был страшный нахал — не знаю, почему они, серьезные люди, слушались такого сопляка. Все эти врачи работали в больнице и, чтобы выполнить мою просьбу, должны были выйти оттуда тайком — им запрещено было покидать больницу — и отправиться в какую-то чужую квартиру. Они рисковали «за так», не ради денег, просто потому, что я попросил. Интересно, почему? Ведь тогда в гетто такое случалось на каждом шагу. За каждой дверью были больные, нуждающиеся в помощи врача. Так почему же они меня слушались и шли туда, куда я просил? Почему ради меня рисковали?
И еще я не перестаю удивляться, почему главный врач дала мне талон на жизнь, ведь в больнице я был всего лишь посыльным.
О Бернарде Гольдштайне
Для меня, во всяком случае до начала войны, Бернард Гольдштайн был в первую очередь отцом Янека, моего одноклассника, а потом уже крупным деятелем Бунда, большим авторитетом, создателем и начальником бундовской милиции.
В гетто мы подружились. Бернард не мог выходить на улицу, потому что его разыскивали немцы. Я приходил к нему всегда около полудня, и мы играли в «красного короля» (это карточная игра, не буду сейчас тебя учить, но все евреи умеют в нее играть). Еще приходили Абраша Блюм и Берек Шнайдмиль. Не знаю, почему они меня позвали, наверно, недоставало четвертого. Это было на Новолипье, в доме номер 12. Потом, в том же составе, мы отправлялись обедать на Дзельную, 31 к пани Буксовой. Она кормила нас супом и не помню чем еще. В гетто был голод. После войны эта Буксова влюбилась в Фалька, и они собирались пожениться, но нашлась жена Фалька и его увела. А Буксова осталась на бобах и поехала в Австралию одна.
Бернард вышел на арийскую сторону задолго до начала восстания. Его уже не было в гетто, когда я вступил в ЖОБ. Но до того он мне говорил: «Всегда организовывай все так, чтобы казалось, будто людей много». Я ему отвечал, что людей нет, откуда же я их возьму? А Бернард мне на это: «Я поступал так: брал несколько человек и, когда возникала необходимость, перевозил их в пролетке с места на место, чтобы они всегда оказывались там, где что-то происходило или должно было произойти». Это Бернард организовал на Пасху 1940 года защиту от инспирированного немцами погрома в гетто, куда для этого привезли людей из-под Варшавы. (До войны он так же созвал грузчиков с Птасьей улицы, которые дышлами от своих тележек отдубасили погромщиков.) Я описал это в своей книжке «Гетто борется»:
«Во время пасхальных праздников 1940 года был организован погром, продолжавшийся несколько дней. Немецкие летчики завербовывают польских подонков, платя им по 4 злотых за „рабочий день“. Первые три дня они бесчинствуют безнаказанно. На четвертый день бундовская милиция проводит ответную операцию. Результат — четыре серьезные уличные схватки: Сольная — Хале Мировске, Крохмальная — Гжибовская площадь, Кармелицкая — Новолипье, Низкая — Заменгофа. Операцией из укрытия руководит товарищ Бернард».
19
Речь идет о памятнике из красного песчаника (проект Натана Раппапорта), сразу после войны стараниями Сало Фишгрунда установленном на еврейском кладбище на Окоповой улице в Варшаве. Там захоронены эксгумированные тела бундовцев — участников восстания в гетто, которые после выхода из гетто в 1943 г. были выданы немцам и расстреляны. Зося похоронена как Файгеле Гольдштайн (в некоторых публикациях она фигурирует как Зося Гольдблат). (