Но вот базилевс медленно повёл глазами по толпе сановников, и тотчас на их лицах появились заискивающие, сладкие улыбки. Подобострастно растягивал в улыбке рот и брат Александр. А не он ли был так надменен у императорской постели? Льву ведомо, что сейчас творится в душе брата, вчера ещё мнившего себя базилевсом.
Блуждает тяжёлый взгляд императора Льва по знакомым лицам сенаторов, и они опускают головы, прячут глаза, едва базилевс останавливает на них свой взор. Разве могли они, эти вельможи, предполагать, что император, которого считали мёртвым, поднимется? Возвеличенные им, они уже были готовы служить новому базилевсу.
— Вы рано похоронили меня, — раздался глухой голос императора Льва. — Но не вы, севасты, курополаты[132], магистры, мои сенаторы, вольны в моей жизни и смерти, а Создатель!
— Живи долго, наш несравненный, божественный! — возопили в приёмном зале.
Император поморщился:
— Но такими ли вы были вчера?
Замерли сенаторы: нет, не миновать грозы. А базилевс уже подал знак, сказал:
— Я желаю начать день, как и прежде. Мы выслушаем логофета дрома.
Евнух Леонид поклонился:
— Несравненный и божественный, я воздаю хвалу Всевышнему, что снова стою перед твоими очами и наслаждаюсь твоей мудростью.
Базилевс прервал его:
— Если ты не сказал мне этого вчера, зачем произносишь сегодня? Пусть твои уста говорят о деле.
— Великий и священный император, ноги мои не несли меня вчера к тебе, в дни твоей болезни, потому как не было у меня радостных вестей. Самая большая неприятность докатилась до нас с Балкан. Злейший враг Византии Симеон принимал послов киевского князя и обещал им помощь, если скифы начнут войну с империей.
Базилевс насупил брови, и логофет дрома смолк.
— Пока вы, сенаторы, делили власть при живом императоре, — сказал с печалью в голосе базилевс. — Великая Скифь изготовилась. Её ладьи, как быстрокрылые птицы, могут пересечь море и ворваться в бухту, где стоит наш флот, а дружины Олега — появиться на Балканах. Мы с трудом удерживаем болгарскую фему, но мы можем потерять и ту, где стоят наши турмы. Не так ли; доместик схол? Почему ты молчишь, ведь тебе было известно то, что я услышал сейчас от магистра Леонида?
— Божественный, я могу повторить слова Логофета дрома.
— Но ты скрывал от меня это прежде?
— Я не смел тебя тревожить в дни твоей болезни, несравненный!
— Ты не осмеливался волновать меня, но разве от этого уменьшилась опасность для империи? Или ты принял меры, чтобы обезопасить болгарскую фему? Сегодня ты, севаст Роман, опоздал. Я смещаю тебя, и отныне ты не доместик схол: им стал Лев Фока. Его отец и он не раз приносили славу империи.
Низко склонились придворные: базилевс Лев жив, и жди опалы...
Но не повернуть жизнь вспять, как неумолим и бег истории. Напрасно плёл заговор Александр, искал поддержки у «бессмертных». Не прочь были ускорить смерть божественного и несравненного севаст Роман Дука и магистр Антоний, драгман флота. И пролиться бы крови во дворце императора, как это уже не раз бывало, не возрази магистры тагм. «Если бы у Александра был ум Льва, — сказали они, — мы не против, но с его мозгами империя потеряет то, что имеет».
Однако дни базилевса Льва были сочтены, болезнь брала своё...
В такие дни великий князь киевский Олег начал поход на Царьград.
ГЛАВА 5
Полки воеводы Никифора, перейдя Буг, взяли на Галацийский городок. Задерживала непогода. Дороги развезло, и липкая грязь представляла немалую помеху, а когда продвигались лесами, с набрякших веток и отяжелевших листьев на ратников обрушивались крупные дождевые капли. Одежда быстро промокала, и ночами грелись и обсушивались у костров, но на следующий день снова мокли.
В походе питались всухомятку: свиное сало, копчёное мясо вепря и солёная вяленая рыба. За время пути только трижды, на больших привалах с днёвками, варили толокняную кашу, приправленную жаренным на сале луком.
Трудная дорога томила ратников, особенно пеших ополченцев, но воевода Никифор торопил:
— Поспешайте! Ну как великий князь нас опередит? В Царьграде отдохнём!
Тиверцы подошли к Дунаю раньше основных сил и теперь вязали плоты, готовились к переправе. Плоты спускали на воду, и они подрагивали на мелкой ряби у самого берега, прятались в тальнике, что рос по-над Дунаем.