— Мудрый и несравненный, — ответил доместик схол, — пока болгары не почувствовали нашей мощи, нам нечего думать о возмездии.
— Что предлагаешь ты, доместик схол? Ведь у тебя в распоряжении армия империи. — Базилевс пошевелил бровями. — Может быть, у тебя есть свой план?
— Когда ты, божественный, назначил меня доместиком схолом, я уже знал, что нам предпринять. Но время упущено. Теперь я дождусь, когда полки русов покинут империю и удалятся в свою Скифию, тогда армия Византии двинется на болгар. Мы сломим их, и они признают себя фемой империи, после чего мы выдвинем свои турмы к Дунаю. Там будет граница империи.
Базилевс кивнул:
— Пусть скифы возвращаются, торжествуя, но настанет день, когда они дорого заплатят за наш позор...
Светился огнями царственный град, горели факелы и жировые плошки, чадило бурое горное масло[140], добытое из подземных ключей, освещая улицы и площади. Шумел и гудел многотысячный люд, радовался: скифы покидают Византию.
А накануне киевских послов принимал логофет дрома. Отряд русов, весь в броне, вошёл в город через главные ворота, и его провели в большой дворцовый зал, где в присутствии сената евнух Леонид поставил свою подпись под рядом и скрепил её государственной печатью.
Уже вчера побережьем повели воеводы конные и пешие полки, а утром должен был сняться флот князя Олега.
Едва начали гаснуть звёзды и рассвет тронул небо, как толпы народа уже стояли на стенах, всматриваясь в море. Цепляясь за Кавказские горы, лениво выползало солнце, открывая взору Понт Эвксинский, сплошь покрытый ладьями, расшивами, насадами...
Заиграл рожок на княжьей ладье, ему откликнулись на других кораблях, и загремели якорные цепи, а гребцы налегли на вёсла. Заскрипели уключины, и все эти звуки, подобно сладкому голосу арфы, отозвались в душах ромеев. Ведь уже сегодня к константинопольским причалам подойдут корабли с египетской пшеницей, откроются все городские ворота и крестьяне повезут в Константинополь хлеб и амфоры с вином и оливковым маслом, чёрные, моченные ещё прошлой осенью маслины, разные овощи, мясные туши и живую птицу. Заканчивались голодные месяцы...
Выйдя далеко в море, корабли подняли полотняные паруса и быстрыми чайками полетели к берегам моря Русского, где находилась богатая земля — Великая Скифь, а ныне встало грозное государство — Киевская Русь.
В августе-зарничнике, когда ещё не начался спад воды в реках и полноводный Днепр в своём низовье так широко разлился, разбежался на множество рукавов и рукавчиков, протоков и заводей, поросших камышами, что казалось, нет ему конца ни в ширину, ни в длину, — флот русов вошёл в устье Днепра.
И потянулись корабли в Киев великим водным путём «из варяг в греки».
В полдень погода начала портиться. Небо заволокли тучи. Они клубились, и вскоре в самой гуще сверкнула молния, будто расколов небо, загрохотал гром.
Ветер погнал по Днепру воду, гнул камыши. С шумом, словно обрушилось небо, полил дождь. Олег велел переждать непогоду. Пока на ладьях спустили паруса и подгребли к берегу, все промокли до нитки.
Но дождь оказался не затяжным. Постепенно он стих, и по всему берегу загорелись костры. Воины высушили одежду, и сразу же после обеда флот русов продолжил путь.
Олег всматривался в далёкие берега, но их закрывали густые камыши и куга. Блестели блюдца воды. Лишь к исходу дня заросли расступились, и русы увидели берега, местами поросшие лесочком. Ивы клонили ветви к самой воде. Но ни вежи, ни даже дыма от печенежского костра не видел Олег.
Сгустились сумерки. Ивашка, плывший на княжьей ладье, догадывался, о чём мысли великого князя. В низовье Днепра им повстречался купец из Любеча, он-то и поведал о печенежском набеге на Киев. Рассказал, как четыре дня орда держала город в страхе и, наделав немало бед, ушла в Дикую степь.
Мрачно выслушал Олег торгового человека, ни слова не проронил, только скулы заиграли да заалел шрам на щеке. Теперь глаза Олега высматривали улус хана Сурбея.
Отпуская купца, князь сказал ему:
— Невесёлое известие. Однако слава киевлянам, отбились, устояли. А ты, торговый человек, первым из русских гостей побываешь в Царьграде после нашего ряда с базилевсом. Ворочаться станешь, приходи на Гору, поведаешь, как русских торговых людей отныне империя принимает...
Ивашка голос подал:
— Дозволь, князь, на берег высадиться, поискать проклятого хана.
Но Олег отрицательно повертел головой: