— И то так, князь Олег, — поддакнул старейшина купцов Фома. — Они нас за скифов принимают, а к нам за мехами и иным товаром охотно едут.
Уныло зимой на засеке. Воет ветер, наметает сугробы к бревенчатой ограде, на редкие кустарники, заравнивает овраги. Непрохожая, непроезжая степь зимой. Нет коню корма, и оттого печенежская орда ставит вежи у рек в низине, где берега ивами и тополями поросли, а снег не покрывает траву толстым слоем.
В такую пору не жди печенежского набега, и засека передыхает, хотя караульные день и ночь не покидают вышку: ну как решится какой-нибудь печенег поискать удачи на самой засеке?
Заковало льдом Рось, погнало по ней порошу, зашелестел на ветру высохший камыш, зашептал бурьян-сухостой, вымахавший за лето в рост человека.
В просторной избе топилась печь по-чёрному, дым валил в дверь и дыру в крыше. Засечники при свете лучин латали одежду, из сыромятной кожи делали постолы[76], а Ивашка приспособился ставить на заячьих тропах силки, пробивал в Роси лунки и ловил подлёдно рыбу. Нередко крупные сазаны рвали шнур, сплетённый из конского волоса, или разгибали кованый крючок. А однажды Ивашка едва не столкнулся с волчьей стаей. Вышел проверить силки, а волки зайца рвут. Закричал Ивашка, засвистел, заулюлюкал и, вытащив меч, побежал на них. Тем и спасся.
Зима на засеке — время воспоминаний, рассказов. Ивашка о себе товарищам поведал, про жизнь каждого узнал. Прежде были эти ратники холопами древлянского князя. На него землю пахали, хлеб растили, в себе вольны не были и, если бы не одолел Олег древлянского князя, так и тащили бы свою холопскую долю. Здесь же, на засеке, хоть и тревожно, зато вольно: ни князя с тиуном над тобой, ни боярина...
За зиму кони в засеке отощали, а копёнок сена, поставленных летом поблизости от ограды, едва хватало до весны. Ждали ратники тепла, хотя и знали — с ним придут постоянные тревоги, вежи печенегов снимутся с зимних становищ и подкочуют к границам Киевской Руси, чтобы в любой час кинуться в набег...
Страшен подраненный вепрь. Злобный, он ломит всей тяжестью, сметая все преграды. Отскочить не успеешь, и вепрь уже распорет клыками своего врага. Урхо это хорошо известно, и он готовился к охоте основательно: сам стрелы отковал, наточил наконечник копья, взял длинный нож.
Урхо обнаружил тропу, по какой вепрь ходил на водопой, поблизости от города, на том месте, где причаливали ладьи новгородцев, когда плыли с Олегом в Киев.
Осмотрев следы, лопарь определил: вепрь крупный и одиночка. Секач шёл грузно, ломая крупные ветки. В одном месте кабанья тропа отклонялась, и вепрь выходил на поляну, но тут же снова тропа скрывалась в лесу.
Здесь и решил Урхо подкараулить вепря. Отыскал кусты рядом с поляной, где тропа виляла, выйдя из леса, сел с заветренной стороны. Догадывался: сидеть придётся долго, не меньше чем до полуночи, — да Урхо терпелив.
Время текло медленно, лопарь успел обо всём передумать. Отстучал дятел, смолкла иволга. Стих, замер лес. Ярко светила луна, отбрасывая короткие тени. Небо чистое и звёздное. Вот на поляну вышел лось, постоял немного, затрубил, но ему никто не откликнулся. Тряхнув ветвистой головой, лось гордо удалился.
И снова тишина. Появление лося навело Урхо на воспоминания о далёкой родине. Земля лопарей-корелов, лесистая, озёрная, поросшая мхом и усеянная лысыми валунами, дымный чум, оленьи стада. В том краю оставил Урхо молодые годы, девочку-корелку, которую, кажется, любил... Но это было так давно, что почти стёрлось в памяти, как забылось и лицо матери...
Чуткое ухо уловило далёкий треск валежника, потом приближающийся топот. Урхо насторожился, изготовился. Вот уже слышно дыхание вепря. Лопарь поднял лук. Зверь трусил напролом, не чуя опасности. Вот на мгновение он оказался на поляне, подставив лопарю левый бок, и Урхо спустил стрелу. Вепрь взвизгнул, рванулся к кустам, но тут же, подминая ветки, рухнул... Урхо копьём тронул его и, убедившись, что вепрь убит, достал нож, спустил кровь, освежевал, разделал зверя. Подвесил куски мяса на дереве: вернуться не успеешь — растащат дикие животные. И только после этого отправился за подмогой. Было уже утро.
От посадника Юрия из Новгорода приплыл в Киев посол с известием: князь Мал восстал, отказался платить дань, заявив: «Мы посадили Олега в Киеве, пусть и княжит там, а нам, кривичам, он не указ, тем паче какое дело до его новгородского посадника Юрия».
76