— Слухом земля полнится, — рассмеялась Зорька, и смех её рассыпался колокольцем.
Ивашка смотрел на неё влюблённо, не зная, о чём говорить дальше. Наконец спросил:
— Ты ждёшь кого, не помешал ли?
Зорька удивилась:
— Уж не мнишь ли, что тебя?
Смутился Ивашка, но она будто не заметила:
— Посмотри на тот берег, на ту даль — вишь как лес синеет, и простор какой! А весной всё в зелени. Меня та даль манит, так бы и полетела туда.
— У тебя, Зорька, душа певучая. А я о тебе часто думаю. Как увидел на капище, с той поры.
Зорька промолчала, но по всему видно — слова гридня ей по душе. Стащила рукавичку, поймала снежинку, слизнула:
— Девчонкой сосульки сосала, да и сейчас иногда. Я пойду, пора.
— Я провожу тебя.
И снова они шли улицей, что вела к Горе, где жили бояре и старейшины. Ивашке чудилось: все прохожие смотрят только на Зорьку, её красоте дивятся.
И какой же недалёкой показалась обратная дорога, а ему хотелось идти и идти рядышком с Зорькой.
Расставаясь у самых её ворот, спросил:
— Когда вдругорядь увижу тебя?
Зорька плечами пожала, а Ивашка осмелел:
— Коли отца твоего просить стану, чтоб отдал тебя мне?
Зорька промолчала, ответила лукавой улыбкой.
Поразметал ветер пепел костров, потоптали траву дикие скакуны, и засыпало землю снегом. Тихо на засечной линии, ушли печенеги на левый берег Днепра, откочевали в самое низовье.
Как подраненный зверь забивается в свою берлогу, зализывает раны, так и большая орда, расколовшись после смерти Кучума на малые, передыхала, набиралась сил.
Темники винили Кучума: к чему всей ордой на Русь пошёл? Будто кочевать намерился. Забыл, что сила печенегов во внезапности и быстроте. Теперь когда ещё вежи людом обрастут, а стада и табуны глаза порадуют! Только тогда темники снова направят своих коней на Русь. Сколько же на то лет потребуется?
На княжьем дворе Олег увидел Ивашку, поманил:
— Отчего боярин Путша на тебя жалуется?
И нахмурился.
Ивашка оторопел:
— Вины своей не чую, князь.
— Не криви душой, молодец!
Ещё пуще удивился гридин:
— Я ли боярину какое зло причинил?
— А вот боярин сказывает, ты его бесчестил!
У гридня поднялись брови:
— Мне ль боярина бесчестить? Он в отцы мне годится!
— Так ли? — Олег насмешливо посмотрел на Ивашку. — Аль не тебя с дочерью боярина видели?
Гридень посветлел лицом:
— Эвон ты о чём, князь.
— Признаешь вину?
— Какая вина, князь, Зорьку-то я всего два раза и видел. Но по правде скажу, люба она мне и буду бить боярину челом отдать мне её в жёны.
Олег хмыкнул:
— Тогда иной сказ, гридень. Но сама-то Зорька как?
— Она согласна.
Князь покачал головой:
— Ловок ты, молодец, и уверенность твоя мне по нраву. Но что скажет боярин?
— Я, князь, кланяюсь тебе: замолви за меня слово.
— Вон ты каков! Непрост.
— Сам бы отправился к боярину, да отказа боюсь, князь.
— Хитёр ты, гридень. Однако хитрость с умом близки. Ну да попытаюсь гнев боярина на милость сменить...
Неделя минула, другая. Ивашка даже подумывать стал, не забыл ли князь об обещанном. Но месяц спустя пришёл Олег к боярину Путше. Будто мимо проходил и заглянул в гости. Усадили князя за стол, потчевали, а к концу трапезы Олег и сказал:
— Славная дочь у тебя, боярин Путша, и обличья прекрасного, и чести.
— Ты к чему это, великий князь, клонишь?
— Хочу просить тебя, боярин: не держи зла на десятника Ивашку, он тебе челом ударит, станет просить Зорьку твою в жёны.
Насупился Путша:
— Ты-то, князь великий, почто в заступниках ходишь?
— Ивашка — гридень добрый и моей заступы достоин. Он честен и рода доброго. Отец его Доброгост — новгородский староста кончанский. Не гони десятника, боярин, а коль Зорька не против, не возражай. И я тебя о том прошу.
Задумался Путша, долго молчал, наконец рукой махнул:
— Познаться бы Ивашке с моими псами, коли б ты, князь, в заступу не пошёл. Ноне что ответить? Ежели Зорька согласна, не стану перечить.
Зимой по воскресным дням в Киеве на торжище, что на Подоле, широкий своз. Спозаранку открываются все ворота, и скрипит на накатанной дороге санный полоз. Из сел и ближних погостов везут зерно и крупу, связки лука и капусту квашеную, сало вепря и мясо, птицу живую и битую, рыбу свежую и солёную, копчёности всякие, мёд и кожи, корма для скота и всё, что есть у смерда. На широких санях, розвальнях, доставляют в город душистое сено, гонят скот. Ревёт и шумит торжище киевское даже в снежную, морозную зиму. Всё, как в летнюю пору, разве только нет гостей заморских, когда торжище ко всему делается разноязыким, горластым.