— Нынче нет мёда! — зашумели смерды.
— А вот поглядим! — Ратибор повернулся к отроку: — Поищи по клетям!
Отрок проворный, нюх острый, воротился вскорости с бочонком, поставил его в сани.
— Ты десятину бери, а не весь! — загалдели женщины.
— Десятину, коли б добром! — прикрикнул воевода и велел обозу трогаться.
От погоста к погосту, от обжи к обже[35] продвигался Ратибор. Ехали зачастую по бездорожью, местами, по весне непроезжими, болотистыми. К концу сеченя месяца санный поезд наполнился собранной данью, кони едва волокли, и воевода велел поворачивать в обратный путь.
На краю земли кривичей, когда, казалось, опасности остались позади, остановились на ночёвку на лесной опушке, огородились санями, развели костры, выставили караулы. К утру, когда мороз забирал особенно и гридни жались к кострам, а сон морил, раздался разбойный посвист и на стоянку посыпались стрелы. Испуганные кони заржали, а из чащобы вывалилась ватага, закричала, засвистела. Подхватились гридни, обнажили мечи и, прикрываясь щитами, отбили первый приступ. Встали дугой, а ватажники настырные, снова прут. Остервенело бьются топорами, лезут, колют вилами. В отблесках костров мечутся бородатые лица, оскаленные рты, воры наскакивают на гридней отчаянно. Опытным глазом Ратибор выискал атамана и, круша мечом, стал пробиваться к нему. Почуяв опасность, атаман засвистел, и ватажники, рассыпавшись, скрылись в лесу.
— Это люди Мала, — сказал Ратибор. — Вишь, князь вознамерился отнять у нас дань.
Едва рассвело, обоз тронулся со стоянки.
Не успел Ратибор от полюдья отойти, передохнуть — всю землю кривичскую изъездил, — как в Новгород явился кривичский князь с жалобой: отчего, не дождавшись его, воевода сам дань собирал, так-де в ряде[36] не оговорено.
Кривичский князь ровно лешак: роста малого, ноги калачом, а лицо бородой поросло, и глазки где-то глубоко под кустистыми бровями прячутся.
На пиру у конунга, в просторной гриднице, где за столами вперемежку сидели русичи и варяги, а старый гусляр пел, славя подвиги воинов, Мал Олегу обиду высказал:
— Разве ты велел воеводе в полюдье лишку брать? Он своевольство проявил!
Олег от Мала отстранился, ответил резко:
— Ратибор мою волю исполнял. Почему ты, князь, не догнал его и не присоединился, дабы вместе землю свою объехать? Нет, Мал, на воеводу не держи зла, а лучше скажи, зачем людей своих на разбой подбил? Небось дань хотел отнять?
Мал глаза отвёл:
— Не на кривичской земле напали на Ратибора злые люди, а в краю словен.
Тут не выдержал князь Юрий:
— Ты, Мал, говори, да не завирайся. Не вешай своих собак на шею других. Словене дань платят исправно, за ними нет недоимки.
Мал метнул косой взгляд на словенского князя. А Олег, потирая шрам на щеке, сказал:
— Князь Юрий истину говорит. Почему ты не привёз дань самолично? Утаить хотел? Знай, вдругорядь явлюсь в твою землю с дружиной, разорю её, заставлю платить дань вдвойне. А тех ватажников сыщу и допытаюсь, кем посланы.
И отвернулся от Мала.
Тут снова зазвенели струны, и белый как лунь гусляр запел. Смолкли за столами, а старик, перебирая струны, рассказывал о храбрых русичах, ходивших к грекам на своих ладьях, переплывавших неспокойное Русское море и возвращавшихся домой победителями.
Олег встал, самолично поднёс гусляру кубок:
— Старик, кто такой Горицвет, чьё имя ты упоминаешь в песне?
Гусляр ответил:
— Жил в земле полян такой удалец, но его уже нет. Говорят, коварно погубили его Аскольд и Дир.
— Ты должен жить долго, старик, и тогда сложишь песнь, в которой восславишь мой поход на град Константина.
Осушив кубок, гусляр промолвил:
— Я вижу, конунг, тебя с русами на богатой земле ромеев, приносящих тебе дары и славу. Подвиги русичей и твои будут воспевать гусляры в веках.
Подняли кубки за столами, и Ратибор, а за ним и другие выкрикнули здравицу:
— За конунга, за князя Олега! За Русь!
Склонив голову на красного бархата скатерть, покрывавшую стол, Лада задумчиво прикрыла глаза. Потаённые мысли у молодой княжны. Как-то из оконца верхней светлицы подглядела Лада Олега, и этот варяжский конунг, о котором она наслышана от отца, ей приглянулся. И ещё Ладе известно, что варяги покидают Олега и он ныне князь русичей.
Лада статная, лик белый, а глаза голубые, большие, и коса русая до самого пояса. Анна, гречанка, говорит, что Лада красивая, но сама она как может судить об этом?
Ей на шестнадцатое лето повернуло, она отчаянная, как и все славянки: и из лука стреляет, и на коне скачет, а при необходимости и меч удержит.