— Прибарахлился, пижон!..
— Хороший драпец. Скрипит на ходу, как фанера.
Гоги приблизился к Ногаеву, облокотился на спинку стула, заговорил:
— Я слышал, как ты говорил с Канторовичем о Старо… варисе… который скрипки делал. Почему его скрипки дорогие?
— Страдивариус жил лет двести пятьдесят тому назад… После него пошли фабричные скрипки, ширпотреб.
— А корпус, это?.. Что в руке держат?..
— Шейка.
— Шейка, корпус у его скрипок все, как у советских? Сколько стоит скрипка этого… Страдивариса?
— Вероятно, скрипкам Страдивариуса нет цены — их в стране несколько штук, все в государственной коллекции. Бывает, скрипку выдают поиграть какой-нибудь там знаменитости.
— Но сколько может она стоить? Две тысячи, три, десять, двадцать? Сорок?
— Ну, двадцать — этой подойдет.
Калинник оделся к концерту, расхаживал в наброшенном на плечи пальто и сомбреро. Гоги завладел его стулом, подсел к Ногаеву и продолжал шептать, поглядывая на Антонину Сергеевну.
— В одном доме есть скрипка Страдивариса. Сам держал ее в руках, клянусь. Целая. — Ногаев молчал, и Гоги продолжал: — Просят гроши — триста. У меня на руках две сотни. Сберкассы здесь нет. Купить ее надо сейчас. Иди в долю.
— Откуда она здесь?
— Человек принес менять на хлеб. Голод был!
Ногаев набрал по карманам сто рублей, отдал Гоги. Вышел с Антониной Сергеевной на галерею. Глядел вниз, посмеивался:
— Войска стягиваются…
Входные двери, приводимые в действие пружиной, пушечно грохали, зрители пробегали по выбитой в мусоре тропе, поднимались по правой лестнице, что стоило сил: сверху опускался встречный поток. Двери зала были закрыты. Новый зритель начинал кружить по голому фойе, где едва светила забрызганная известью лампочка, раскланивался, искал своих. Механизатор чинно, за руку, будто не видались сегодня, здоровался, подавал руку тому, с кем сегодня утром менял передний диск в муфте сцепления. Его нарядная жена поправляла платок под подбородком и с церемонным выражением на лице замирала у него за плечом.
В дальнем углу тихонько стояли старшеклассницы, а тут же рядом их одноклассники играли в «жучка» и так нещадно смазывали галевого, что его кидало на девушек.
Не примкнувшие к группам некоторое время мыкались по фойе, а затем спускались по лестнице, поглядывая сверху вниз на неподвижную скульптурную группу: Антонина Сергеевна, Илья, Пал Палыч и Ногаев.
Вспыхнула под потолком сильная лампа, шеф закричал со стремянки:
— Довольны, товарищ Калташова?
— …Илья, я вам при Пал Палыче говорю: если вы немедленно не откроете дверь в зал…
— Не открою, Антонина Сергеевна. Раз уступлю обстоятельствам, два уступлю. И все принципы к черту, — ответил Илья. Наклонил голову, послушал: сверху доносился топот. Разминались артисты, или репетировали кружковцы?
На галерею вышел Канторович, громко спросил, почему народ до сих пор в фойе, дескать, зал бы нагрели.
— Сломаем двери! — сказала Антонина Сергеевна.
Пал Палыч засопел:
— Все бы вам ломать…
— Что ж, увезу бригаду. Но деньги вам за концерт придется выплатить.
— А если я не переведу?
Она достала авторучку и блокнот:
— Сейчас составлю акт о сорванном концерте. По акту высужу деньги. Гуков, вы подпишетесь?
— Охотно!
Пал Палыч протянул руку:
— Дай ключ, Гуков.
Илья выскользнул из-под руки Пал Палыча, взбежал по лестнице. Слышно, как он закричал на сцене: «Сидор Петрович, запирайте своих холерных в барак, репетируем первый эпизод!»
На галерее появился Гоги, отогнул полу своего фанерного пальто, достал скрипку. Ногаев хохотнул. Гоги взглянул на него снисходительно и с некоторым разочарованием:
— Снизу написано, смотри.
Ногаев перевернул скрипку, показал деку Антонине Сергеевне. Там был наклеен лакированный овальный кусочек бумаги, а на нем — елизаветинской гарнитурой с манерными завитками: «Страдиварiусъ», и по периферии — крохотными вдавленными буковками: «Нижнiй Новгородъ артель».
— На каком языке, по-твоему, писал Страдивари?
— На каком языке может писать грек?
— Ну да, если он живет в Сухуми…
Ногаев предложил обойти позиции, все четверо отправились на сцену. Репетировался эпизод: красноармеец Гуков требует впустить его в холерный барак, где в стремлении победить всеобщий ужас перед холерой он намерен пожать руки всем больным. Перед бараком толпа ожидает возвращения отчаянного красноармейца.
Илья расставлял актеров, показывал:
— Вы жена больного — он заперт в бараке, вы пришли проститься! А вдруг он выздоравливает?.. Вы играете нищего. Это усталый, тупой человек, ему все до феньки. Свое равнодушие выдает за смирение перед волей божьей и охотно подыгрывает священнику. Где поп? Ага, здесь!..