Из-за кулис вышли шефы с ящиком слесарных инструментов. Антонина Сергеевна сказала Илье устало, вдруг перейдя на «ты»:
— Восьмой час, герой… — Подозвала шефа: — Ломайте дверь.
Ногаев сказал, защищая Илью перед ней:
— Он сам отдаст ключ.
— Ой ли! — рассмеялся Илья. Зарычал на Кокуркина: — Если скрутит холера красного бойца, мы тебя расстреляем, папаша! — Схватил за руку девушку, вытащил ее на середину сцены: — Теперь с вами!..
Ногаев продолжал:
— Чтобы сократить вам путь познания… как говорится, раньше сядешь, раньше выйдешь… я дам вам урок. Вы ограждаете их от меня? — он указал на сцену, заполненную кружковцами и зрителями из числа тех, кто чувствовал себя здесь по-свойски, ходил в свое время в кружки, хор; шли, привлеченные топотом, голосами на сцене; шли спросить: почему не начинают концерт, поглядеть на артистов. Доносилось: «Ключ от зала не отдает…», «Дескать, репетиция важнее».
— Успешно ограждаю, — весело ответил Илья.
— Сейчас эта толпа променяет ваш трепетный спектакль на мой.
Илья развел руками, дескать, извините, некогда, бросился прочь. Замахал руками, собрал кружковцев, заговорил:
— Схема такова!.. Люди у барака разделены: одного скручивает болезнь, он обречен, а другой молод и здоров. Один сыт, а другой голоден и одинок! Тут пьяница. Нищий забитый мужик с интересами кроманьонца. Тут влюбленные… В сцене у барака объединяются враждебностью к солдату Гукову. Он побеждает их, он не спасовал в бараке. Дал людям надежду выстоять перед эпидемией.
Репетиция доставляла Ногаеву удовольствие. Его помятое лицо ожило, он постукивал ногой, смеялся. Антонина Сергеевна достала из рукава платочек, оттирала запачканный краской палец. Подошли Калинник, Цветковы, полная женщина в цветастой шали — певица, все угрюмые, озябшие.
— Мы что, ночевать тут будем? — злым голосом спросила певица, обошла Ногаева и встала перед ним.
Ногаев оглянулся, увидел обступивших его актеров.
— Так начинаем? — спросила певица.
Антонина Сергеевна сделала знак шефу:
— Действуйте.
— Дверь ломать не надо, — сказал Ногаев.
Илья погнал на них толпу кружковцев, крича:
— Я вышел из барака!.. Вы шарахнулись! Побежали!
Толпа пятилась, топот, смех, Антонину Сергеевну отнесло от Ногаева, больно наступили на ногу.
Ногаев пошел к Илье, говоря громогласно:
— Эпизод с рукопожатиями в холерном бараке, как я понимаю, содрали из монографии о египетском походе Наполеона?
На сцене стало тихо, Антонина Сергеевна подняла голову и глядела на Илью, как учительница на ученика, пойманного на списывании.
— У моего деда был иммунитет к холерному вибриону, — небрежно ответил Илья.
— На этом основании вы заменили мамлюков белогвардейцами, деморализованных холерой французских солдат — обывателями приволжского городка, а Наполеона — своим дедом?.. Впрочем, неважно, пожимал руки в холерном бараке ваш дедушка или нет, важно, что герой нашей пьесы как организатор справился со своей задачей: создал миф о своей неуязвимости.
— Как не пожимал? — Илья негодовал.
— Может, он при том спрашивал: как поживаете?.. К тому же эпизод этот надо смотреть с подушкой. Ваш герой ушел в барак пожимать руки. Толпа перед бараком скучает в его ожидании. Что делать зрителю? Главными фигурами на сцене становитесь вы, девушка и солдат. Если толпа не сводит глаз с дверей барака, то вы заняты собой. Парень увидел девушку, влюбился, вымаливает свидание. Он солдат, завтра ему в бой! В братскую могилу! В холерный барак! Девушке парень мил, но она боится матери, робка. Должна быть смысловая связь между бойцом Гуковым и этой парой: ведь их любовь, их дети — будущее, а за него борется Гуков. Гуков уводит толпу. Мизансцена завершается любовной игрой. Начали!
— Не выйдет у меня, — сказал партнер молодой учительницы. Он страшится ревности своей жены, женщины яростной, не считавшейся с условностями сцены, хотя и причислявшей себя к интеллигенции: она была продавщицей в новом магазине.
— Мы с Ильей вас выручим, — быстро проговорила Антонина Сергеевна и пошла через сцену. Она была как в жару, плыли пятнами лица, рябили шарфы и платки.
Она взяла его под руку. Силы у нее кончились на половине пути. Илья, боязливо взглянув на нее, поддался под ее слабой рукой и пошел, он даже торопился и тянул за собой.
Они вышли на середину сцены, на свет. Над ними нависла туша Ногаева: из распахнутого пиджака вываливался живот, из мягкого ворота свитера вылез на затылок шейный шелковый платок, мятое лицо в табачном дыму.